Мы сделаем лучше всего, если остановимся на краткой характеристике современных представлений о процессах памяти и ее основных компонентов — запоминании и забывании.
а) Запоминание и припоминание
Уже давно прошло то время, когда процесс памяти представлялся как простое запечатление следов, их хранение и их оживление или воспроизведение. Даже, несмотря на то что эти (крайне упрощенные) представления о мнестических процессах снова оживились в последнее время в связи с успехами быстродействующих счетно-решающий устройств, мысль о том, что процессы памяти исчерпываются элементарной «записью», «хранением» и «считыванием» записанного, представляется недопустимо упрощенной и поэтому глубоко ложной. Как показало большое число исследований, проведенных за последние десятилетия психологами разных стран память следует рассматривать как сложную функциональную систему, активную по своему характеру, развертывающуюся во времени, разбивающуюся на ряд последовательных звеньев и организованную на ряде уровней. Этот сложный, системный характер сохраняется при основных процессах памяти и в равной мере относится как к процессу запечатления (или запоминания), так и к процессу воспроизведения (или припоминания) раз запечатленных следов.
По мнению многих авторов, процесс запоминания, который на первых этапах является прямым продолжением процесса восприятия, начинается с того, что из каждого запечатлеваемого материала выделяется целый комплекс четких признаков, часть которых носит элементарный, сенсорный, часть же — более сложный» комплексный характер.
На первых этапах, длящихся доли секунды, доминирующее место могут занимать относительно простые, сенсорные признаки, которые оставляют свой отпечаток, сохраняющийся лишь очень короткое время и составляющий содержание ультракороткой памяти (Сперлинг [1960]; Викельгрен [1970]; Дж. Миллер [1970] и др.); эта фаза запоминания характерна тем, что объем доступного для запоминания материала очень невелик и время, в течение которого он сохраняется, относительно коротко.
Этот этап является только начальным и быстро уступает свое место следующим — синтетическим этапам запечатления материала. Первый из них многими авторами обозначается как кратковременная или оперативная память; в ней сохраняется относительно более узкое количество следов, отобранных вниманием (Норман [1969]); эти следы удерживаются на короткое время, пока они включены в известную Операцию, и затем исчезают.
Объединение отдельных впечатлений в комплексные образы, происходящее как в восприятии, так и в запечатлении, является,, однако, лишь начальной стадией процесса запоминания; этот процесс продолжается, быстро переходя в «кодирование» запечатлеваемого материала, или, иначе говоря, в его включение в определенную систему познавательных связей. Этим «кодированием» и осуществляется переход от быстрой, узкой по своим возможностям кратковременной памяти в широкую по своему объему долговременную память, которая психологически должна пониматься как сложный познавательный процесс, совершающийся на высоком уровне и включающий в свой состав ряд логических операций
Наличие такого сложного процесса кодирования материала, который многие авторы рассматривают как основную характеристику человеческой памяти, выступает особенно отчетливо при исследовании процесса запоминания бессмысленных слогов или слов и позволяет рассматривать запоминание как процесс, опирающийся на многомерную систему связей, включающую в свой состав как элементарные (сенсорные), так и более сложные (перцептивные) и, наконец, наиболее сложные (понятийные) компоненты. В каких соотношениях между собой находятся эти компоненты многомерной систему связей и до каких уровней организации доходит процесс запоминания материала, зависит от задачи, поставленной перед Субъектом, от характера запоминаемого материала и от того, какое время дается субъекту для его запечатления.
Положение о запоминании как о запечатлении многомерной системы связей, противоположное упрощенному представлению о запоминании как о непосредственной «записи» доходящей до субъекта информации, является исходным для современной психологии; оно заставляет относиться к человеческой памяти как к сложной познавательной деятельности, проходящей через ряд последовательных этапов и состоящей в постепенном включении предложенного материала в сложную систему связей.
Не менее сложным, чем процесс запечатления, является и процесс хранения запечатленных следов, с одной стороны, и процесс их воспроизведения, или припоминания, с другой.
Как показали исследования (к сожалению, относительно немногочисленные), хранение следов в памяти вовсе не похоже на сохранение неизменяющихся копий или отпечатков; в латентном состоянии следы претерпевают дальнейшие изменения, подвергаются дальнейшей трансформации, становясь иногда более обобщенными и схематичными, и эти изменения, естественно, начинают существенно отличать старые следы от только что запечатленных (И. М. Соловьев [1966]).
Особенно значительные изменения вносят только что изложенные представления в современное понимание процесса припоминания. Припоминание запечатленного материала также перестает пониматься как простое всплывание раз запечатленных образов; оно начинает пониматься как сложный процесс активного поиска, выбора нужной связи из многих возможных и тем самым представляется как особая форма сложной и активной познавательной деятельности. Человек, которому следует припомнить прочитанную ему серию слов, должен прежде всего выбрать нужную связь или нужный компонент из большого числа возможных, затормаживая, всплывание побочных, несущественных компонентов и выделяя существенные.
Такой процесс активного выбора нужного следа приближается по своей структуре к процессу «декодирования» сложной записи и состоит в борьбе различных (сенсорных, образных и понятийных) связей и признаков, которые были включены в многомерную систему и из которых должна быть выбрана только одна, существенная связь. Он предполагает известный поиск, успех которого зависит как от сложности примененных систем кодирования, так и от той «стратегии», которую использует субъект, пытающийся воспроизвести запечатленный материал. Наконец, в процесс активного припоминания неизбежно входит сличение результатов поиска с исходным материалом; только такое сличение позволяет субъекту в одних случаях прекратить дальнейший поиск и принять воспроизведенный материал как правильный, а в других — отвергнуть всплывающие следы как неадекватные и продолжать поиск, пока ему не удастся найти правильное решение. Всем этим процесс припоминания сближается со сложной, активной познавательной деятельностью и подчиняется тем законам, по которым протекает «принятие решения», составляющее, как известно, существенную часть любой интеллектуальной деятельности. Легко видеть, что такое представление о психологической сущности процесса припоминания, разделяемое целым рядом авторов (см. Норман [1969], [1970]; Кинч [1970]; Мортон [1970]; Шифрин [1970]; Фейгенбаум [1970]; Рейтман [1970]), показывает всю сложность процесса припоминания и резко противопоставляет эту сложную концепцию активной памяти упрощенным представлениям о припоминании как о простом всплывании образов.
Современный подход к проблеме памяти и указания на ее сложную структуру существенно уточняют наши представления об основных формах воспроизведения прежних следов.
Психология хорошо знала две основные формы воспроизведения следов — узнавание прежде запечатленной информации, с одной стороны, и активное припоминание ранее запечатленного, с другой.
Естественно, что характеристика воспроизведения следов как поиск ранее закрепленных образов и выбор адекватного следа из многих возможных прежде всего относятся к структуре процессов активного припоминания. Именно здесь необходим сложный активный характер процесса; именно здесь могут всплывать совершенно различные следы прежнего опыта, связанные с искомым образом различными, многомерными связями. Именно здесь пытающийся припомнить забытое должен проявлять известную «стратегию» припоминания, выделять одни и тормозить другие связи, принимая окончательное решение. Иначе говоря, именно здесь мы имеем дело с подлинной специальной мнестической деятельностью, структура которой приближается к решению задачи и проявляет черты, общие с другими познавательными процессами, связанными с «декодированием» прежде использованных кодов.
В отличие от этого процесс узнавания вновь предъявленного образа имеет гораздо более простое строение: в этом случае субъект не должен активно искать нужные связи, создавать гипотезы и осуществлять активный выбор. Его задача ограничивается здесь лишь тем, чтобы выделить нужные признаки и сличить вновь предъявленный объект с тем, который был запечатлен ранее. Естественно, что значительное число сложных операций, характерных для активного припоминания, в этом случае устраняется; однако и здесь по-прежнему сохраняется последняя часть этого сложного процесса — критическое сличение выделенных признаков с теми, которые имел ранее предъявленный образ, операция, приводящая к тому, чтобы в случае несовпадения (или «рассогласования») обоих образов — прежнего и вновь предъявленного — прийти к выводу об их несоответствии, а в случае их полного совпадения «узнать» старый образ и прекратить дальнейшие поиски.
Мы будем еще иметь случай убедиться в том, что и этот, казалось бы столь простой, процесс сохраняет значительную сложность и что в известных условиях он может протекать без нужной полноты и не приводить к нужным результатам.
Характеристика памяти как сложной и многомерной активной деятельности, на которой мы остановились, остается пригодной в равной мере к запоминанию и припоминанию наглядных образов, движений или слов.
Однако в запоминании словесного материала эта сложность и многомерность процесса запоминания, начинающегося с выделения элементарных признаков и кончающегося введением их в сложную систему связей (или их «кодированием»), выступает с особенной отчетливостью.
Это заставляет остановиться на процессе вербальной памяти (используемой как основной материал исследования мнестических процессов) несколько подробнее.
Еще сравнительно недавно память на слова рассматривалась в той же системе понятий, как и всякий другой мнестический процесс.
Считалось, что слово, услышанное человеком, вызывает определенный образ, что этот образ запечатлевается («записывается»), хранится’ в памяти и при нужных условиях воспроизводится («считывается»).
Нет ничего более ложного, чем такое упрощенное представление о словесной памяти.
Известно, что слово само представляет многомерную систему, за которой стоит целая сеть связей, выделяемых по различным признакам. В число их входят: звуковые признаки (по которым слово «кошка» может вызвать слова «крошка», «окошко» и т. д.); морфологические связи (по которым слово «учительница» может вызвать слово «фельдшерица», а слово «чернильница» — слова «сахарница», «перечница» и т. д.); образные связи (по которым слово «яблоня» может вызвать образы яблока, сада, скамейки и т. д.); наконец, семантические связи, которые дают основание для включения слова в целую иерархически построенную систему категорий (слово «собака» может вызвать слова «кошка», «животное», а слово «рожь» — слова «овес», «просо», «растение» и т. п.).
Восприятие слова (и тем более его запоминание) неизбежно является сложным процессом включения его в систему известных кодов, в которых ведущие признаки оказываются доминирующими, а подчиненные, побочные признаки оттесняются. Это означает, что при запечатлении слова всегда происходит процесс выбора ведущей системы связей и торможения побочных связей, и вряд ли найдется нормальный человек, у которого слово «скрипка» вызвало бы не образ музыкального инструмента (виолончель, гитара и т. д.), но близкий по звучанию образ «скрипки».
Психология располагает методами, способными не только объективно показать наличие таких многомерных связей, стоящих за словом, но и детально изучить эти «смысловые поля». Как показали подобные исследования (Разран [1949]; Рис [1940]; А. Р. Лурия и О. С. Виноградова [1959]), условный (или ориентировочный) рефлекс, вызванный на одно «тестовое» слово, начинает автоматически вызываться и другими, семантически связанными с ним словами. Лишь в некоторых патологических состояниях (например, у умственно отсталых) связи, вызываемые словом, теряют свою избирательность и при тестовом слове «кошка» близкие к нему по звуковой структуре слова, такие, как «крошка», «крышка», «окошко», начинают вызывать такую же непроизвольную реакцию (например, сужение сосудов), как и основное слово, уравниваясь тем самым со смысловыми связями (А. Р. Лурия и О. С. Виноградова [19591). Это показывает, что потенциально за словом скрывается большое число связей, вызываемых по разным основаниям, и что только в норме семантическая система кодов, в которые включено слово, оттесняет все другие, более элементарные связи.
Если этот факт многомерных связей, стоящих за словом, оказывается решающе важным для процесса его запечатления, или «кодирования», то столь же существенное значение он продолжает играть и для его припоминания.
В нормальных условиях выбор слова, обозначающего определенный предмет, из многих возможных осуществляется легко и протекает почти автоматически. Лишь в случаях припоминания плохо знакомых и редко встречающихся слов могут возникнуть те своеобразные затруднения, которые авторы называют феноменом «the tip of tongue» («Ha кончике языка») и которые состоят в том, что у ищущего слово начинают всплывать побочные слова, близкие к искомому по звуковым, морфологическим или ситуационным связям (Р. Браун и Мак Нил [1966]). Ниже мы еще увидим, что такие же — и еще более яркие — явления могут возникать в особых патологических условиях, приводящих к нарушению избирательности слухоречевой памяти.
Все это показывает, что память на словчи в какой мере не является простым процессом запечатления и воспроизведения готового образа и что положение о запоминании как кодировании и о припоминании как сложном процессе выбора из ряда альтернатив выступает с особенной отчетливостью именно в явлениях словесной памяти.
б) Забывание
Мы остановились на той глубокой перестройке, которую внесла современная психология в наши представления о процессах запоминания и воспроизведения (припоминания) ранее запечатленного материала.
Столь же существенные изменения она внесла в наши представления о процессах забывания.
На первых ступенях исследований памяти, связанных с работами Эббингауза [1885], процесс забывания понимался как спонтанное угасание следов, постепенно нарастающее во времени. Построение известной кривой забывания Эббингауза исходило именно из этих представлений, и именно такое понимание причин забывания практически сохранялось без изменений очень длительное время.
За последние десятилетия положение дел существенно изменилось и стало накапливаться все больше фактов, вызывающих сомнения в правильности ранее сформулированных исходных позиций и говорящих о гораздо более сложном характере процессов забывания.
Сомнения в правильности предположения, согласно которому забывание является простым результатом постепенного угасания следа, вызванного возбуждением, и, следовательно, должно рассматриваться как пассивный процесс, были посеяны данными современной физиологии, с одной стороны, и наблюдениями, сделанными в психоанализе, с другой.
Уже в работах И. П. Павлова и его учеников обычное понимание торможения как простого угасания возбуждения было осложнено мыслью об активном характере торможения. Даже наиболее простые формы торможения стали пониматься как результат борьбы двух возбуждений и как то влияние, которое оказывают на протекание нервных процессов и устойчивость их следов побочные очаги раздражения (П. К. Анохин [1958]). С другой стороны, более сложные формы торможения, в частности те, которые получили в школе Н. Е. Введенского — А. А. Ухтомского название запредельного или парабиотического, и те, которые в школе И. П. Павлова относились к категории «внутреннего торможения», стали рассматриваться как активный процесс блокады тех раздражений, которые оказываются слишком сильными и должны быть заторможены для охранения организма от избыточных, разрушительных влияний. Близкие к этому взгляды были высказаны Фрейдом в его теории «вытеснения», понимаемого как охранительное торможение сверхсильных возбуждений.
Все это давало основание, чтобы наряду с пассивным ослаблением следов, возрастающим по мере увеличения интервалов времени, различать еще и активное торможение, которое в одних случаях является блокадой следов побочными очагами возбуждения, а в других может быть понято как активная охранительная реакция организма на избыточное возбуждение.
Аналогичная смена основных понятий произошла за последнее время и в психологии.
Процесс забывания (психологического выражения угасания или торможения) перестал рассматриваться как процесс постепенного пассивного ослабления следов, и исследователи стали различать два совершенно разных процесса, неодинаковых как по своему строению, так и по своей нейродинамической природе.
Первым из них было прежнее представление о забывании как об ослаблении или угасании следов (trace decay). Этот процесс был связан с тем обычным наблюдением, что по мере увеличения времени, прошедшего с момента возникновения возбуждения, следы этого возбуждения постепенно ослабляются, угасают, с тем чтобы через некоторый период исчезнуть вовсе. Авторы, считавшие этот процесс пассивного угасания основной и даже единственной причиной забывания, подходили к последнему как к пассивному процессу, являющемуся простой функцией времени, и «локализовали» забывание в процессе «записи» или «хранения» информации.
Эти представления о забывании как о пассивном процессе угасания следов вскоре перестали удовлетворять исследователей.
С одной стороны, если даже они могли быть пригодны для объяснения процессов, происходящих в кругу явлений, которые за последнее время получили название «кратковременной», или «оперативной» памяти, то они оказались совершенно непригодными для объяснения ряда явлений, относящихся к забыванию в сфере «долговременной» памяти.
Как показали наблюдения, следы этой «долговременной» памяти могут сохраняться очень длительные периоды времени (может быть, в течение всей жизни), и те из них, которые казались забытыми, в известных условиях могут всплывать и снова проявляться с достаточной отчетливостью. Примером могут служить известные, факты, когда в состоянии гипноза возникают следы давних, детских переживаний, которые казались полностью забытыми, а на самом деле оказались лишь блокированными и заторможенными.
Все эти факты заставили исследователей выделить совершенно другой класс забывания, понимаемый не как угасание следов, а как их активное торможение, и переместить «локализацию» процесса забывания из процессов «запечатления» и «хранения» следов в процесс их воспроизведения.
Объяснение этих фактов забывания как временного, динамического процесса торможения следов встретило свою поддержку в целом ряде важных наблюдений.
Еще в классических исследованиях Мюллера и Пильцеккера [1900] был отмечен факт, что забывание запечатленных элементов может быть результатом того тормозящего влияния, которое следы этих элементов испытывают со стороны предшествующих и со стороны последующих возбуждений. Этим учением о роли про- и ретроактивного торможения как о существенном источнике забывания отражающемся в известном явлении лучшего удержания крайних и худшего удержания средних звеньев ряда) было положено начало пониманию забывания как временного, динамического торможения следов.
За последние десятилетия такое понимание забывания как результата торможения следов побочными, интерферирующими воздействиями получило большое число дополнительных подтверждающих фактов; забывание стало все больше пониматься как отвлечение внимания посторонними раздражителями, и «интерференционная» теория забывания стала подкрепляться работами большого числа исследователей (Мелтон и Ирвин [1940]; Андервуд [1945], [1957]; А. А. Смирнов [1948]; Мэрстон [1964]; Постман [1965], [1969]; Н. Boy и Норман [1965], [1968]; Норман [1969] и многие другие).
Сторонники этой теории считали возможным объяснить факты «забывания» следов долговременной памяти влиянием, которое оказывают на них побочные, интерферирующие впечатления или побочные, интерферирующие виды деятельности. Факт, что субъект получает такие побочные, интерферирующие впечатления непрерывно, заставил их усомниться в том, что классическая «кривая забывания следов», полученная Эббингаузом, на самом деле является результатом угасания следов, а не результатом тех тормозящих побочных раздражений или интерферирующих воспоминаний, которые почте нельзя учесть в специальных опытах и можно лишь обозначить термином «побочные» (внеэкспериментальные) интерференции (Постман [1961], [1969]).
Дальнейшие исследования показали, что если торможение процесса всплывания следов побочными, интерферирующими воздействиями остается одним из основных механизмов забывания, то на различных этапах и различных уровнях процесса запоминания тормозящее действие интерферирующих агентов принимает разные формы.
На этапе сенсорной, ультракороткой памяти, на котором следы поступающих воздействий еще не успели «кодироваться» и включиться в определенные системы, любое внешнее воздействие, отвлекающее внимание субъекта, и любая побочная деятельность неизбежно оказывают тормозящее влияние и блокируют основную деятельность и оставляемые ею следы. Наоборот, на поздних этапах процесса запоминания, когда следы уже включаются в известную систему «кодов», тормозящее влияние интерферирующих впечатлений или интерферирующей деятельности оказывается гораздо более дифференцированным. На этом этапе долговременной памяти, лишь воздействия, близкие к основной, кодируемой системе следов, или виды деятельности, входящие в соответствующую систему, могут блокировать появление запечатлеваемых следов, в то время как далекие от нее воздействия не оказывают такого тормозящего влияния. Организация следов в определенную семантическую систему становится фактором, ограничивающим тормозящее влияние побочных раздражителей, и, как справедливо замечает Бродбент [1970], усвоение ряда слов на русском языке может блокировать припоминание греческих слов, но не окажет никакого влияния на далекую от этого систему (например, на удержание номера телефона). Следовательно, на этапе консолидации следов и их включения в сложную систему кодов процесс тормозящего влияния интерферирующих воздействий приобретает новые черты и становится значительно более избирательным.
Совершенно естественно поэтому, что в сфере сложно организованной «долговременной» памяти могут формироваться и совсем новые — системные — факторы забывания и часто невключение определенного следа в соответствующую систему кодов может вызвать его забывание, в то время как включение в соответствующую систему обеспечивает его значительно большую стойкость.
Таким образом, представления о сложной, поэтапной и многомерной структуре запоминания и припоминания, которую ввели в психологию современные исследования, неизбежно приводят и к значительному усложнению наших представлений о процессе забывания. Подходя к его анализу, мы ни при каких условиях не должны забывать об этой сложности.
—Источник—
Лурия, А.Р. Нейропсихология памяти/ А.Р. Лурия.- М.: Педагогика, 1974.- 312 с.
Предыдущая глава ::: К содержанию ::: Следующая глава
