Учение о смешанной форме государственного устройства и его классовая сущность

Учение о смешанной форме государственного устройства играло определенную и весьма заметную роль в политических теориях древности. Оно возникло в качестве составной части этих теорий еще у древнегреческих мыслителей (в частности, у пифагорейцев, Платона, Аристотеля) и получило свое развитие в политико-философских концепциях представителей эллинистической (например, Полибий) и римской идеологии. Важное место занимает оно ив сочинении Цицерона «De re publica».

Это учение и, в частности, соответствующие воззрения Цицерона не раз служили предметом внимания буржуазной историографии. Однако буржуазные историки проявляли к этому вопросу односторонний и специфический интерес. Их занимала главным образом проблема источников или формальная сторона учения о смешанном государственном устройстве, тогда как его классовая сущность оставлялась в тени.

В действительности же концепция смешанного государственного устройства имела в политических системах Платона и Цицерона вполне определённый смысл. Это было глубоко реакционное учение, характерное для идеологии господствующих слоев рабовладельческого общества. Его следует понимать как попытку правящего класса, т. е. крупных рабовладельцев и землевладельцев, в период кризиса рабовладельческого общества идеологически обосновать отказ от демократического устройства и найти «теоретическое оправдание» своего безраздельного господства. Особенно наглядно эту тенденцию можно проследить путем анализа учения о смешанной форме государственного устройства в той интерпретации, какую оно получает у Цицерона.

Центральной идеей того раздела сочинения Цицерона «De re publica», который сам автор определял как раздел, посвященный вопросу de optimo statu civitatis, является учение о смешанной форме правления. Наиболее развернутое определение этой формы, как составленной из трех простых, Цицерон дает в конце первой книги «De re publica». Он говорит, что из трех простых форм наилучшей является, по его мнению, царская, царскую же форму превосходит такая, которая будет равномерно и в правильных пропорциях сочетаться из трех лучших форм общественного устройства. Здесь же поясняется, какие именно начала должны войти в качестве компонентов в эту смешанную форму, как они должны сочетаться друг с другом и взаимно умерять друг друга: желательно, чтобы в государство входило нечто выдающееся и свойственное царской власти, а также нечто характеризующее авторитет правления первых людей в государстве и нечто свойственное контролю над делами по воле и усмотрению масс. Преимуществами этого смешанного устройства являются, во-первых, некое великое равенство (aequabilitas magna), которое едва ли может быть продолжительное время уделом простых форм государственного устройства, а затем — прочность (firmitudo), тоже такое свойство, которым едва ли могут похвалиться простые формы, слишком легко вырождающиеся in contraria vitia. Для смешанных форм подобное вырождение почти исключено (оно может иметь место лишь при каких-то особых пороках правителей!), «ибо нет причины для переворота там, где каждый прочно занимает свое место, и нет формы, в которую она могла бы выродиться». Однако к этому развернутому определению смешанного государственного устройства Цицерон подходит далеко не сразу. Значительная часть первой книги посвящена сравнительному описанию простых форм.

Необходимо прежде всего проследить, как развивается рассуждение Сципиона о государстве, составляющее основное содержание первой книги. После предварительных замечаний относительно названия (res publica = res populi), рассмотрения проблемы возникновения (в силу природного социального влечения) и определения существа res publica (совокупность людей, связанных воедино общностью правосознания и интересов), причем эти соображения даны весьма кратко, Сципион переходит к определению основных типов государственного устройства. Им устанавливаются три простых формы: монархия или царство (regnum), аристократия (civitas optimatium arbitrio regi dicitur) и демократия (civitas popularis). Ни одна из этих форм не считается Сципионом совершенной, он считает их только терпимыми, усиленно подчеркивает их недостатки и в особенности тот главный порок, что каждая из этих форм, взятая в отдельности, не имеет устойчивости и легко превращается в соответствующую ей извращенную форму. Так возникают своеобразные циклы и кругообороты сменяющих друг друга государственных форм, от которых застрахована лишь некая четвертая форма государственного устройства, т. е. смешанная из трех уже названных.

После этого введения Сципион, казалось бы, должен перейти к определению смешанной формы. Но здесь Лелий обращается к нему с просьбой ответить на вопрос о том, какую из трех уже названных простых форм Сципион считает наилучшей. В середине этого обращения текст обрывается. Сципион, как это явствует из дальнейшего, соглашается, но замечает, что ответ не так прост, поскольку мнения расходятся, и излагает сначала точку зрения сторонников демократии (здесь текст восстанавливается), затем — сторонников правления оптима-тов7, но сам не высказывается ни за, ни против и уклоняется от оценки. Тогда Лелий снова спрашивает его о том, какую же форму из трех названных он одобряет более всего. С оговоркой о предпочтении смешанной формы (это, конечно, ослабляет последующее заключение) Сципион говорит о том, что из простых форм он наиболее одобряет царскую (regium). Затем, с помощью различных примеров и аналогий, он пытается убедить Лелия в правильности этой мысли и снова подходит к вопросу о различных вырождениях простых государственных форм, по сравнению с которыми только смешанная форма является устойчивой. Как и в начале диалога, необходимость смешанной формы выводится главным образом из факта неустойчивости форм простых. И только после этого Сципион, наконец, дает развернутое определение смешанного государственного устройства и описывает его преимущества.

При подобном анализе речи Сципиона явно бросаются в глаза два характерных момента, играющих важную конструктивную роль в построении этой речи: а) рассуждение о недостатках чистых форм и вытекающая отсюда необходимость смешанного устройства и б) вставленное по инициативе Лелия описание преимуществ чистых форм с точки зрения их сторонников.

Конструктивное значение этих двух моментов в речи Сципиона состоит в том, что они объясняют, почему определению смешанной формы предпосылается описание чистых форм. Благодаря подобному описанию подчеркивается и оттеняется тот факт, что смешанная форма, с одной стороны, свободна от недостатков чистых форм, а с другой — объединяет в себе все их преимущества. Но, вообще говоря, невыгоды и недостатки чистых форм рассматриваются довольно кратко, значительно более подробно обсуждается опасность их постоянной смены. Этим уже подчеркнуто, что главный недостаток простых форм заключается в их неустойчивости. Однако, в противоположность Полибию, для Цицерона это отнюдь не единственный недостаток. Его критика простых форм исходит целиком из этого противопоставления, в то время как у Цицерона она все же увязана с представлением о нравственных основах государства. Для Цицерона смешанное государственное устройство прежде всего является единственным, которое выражает (в области социальной и политической!) идею справедливости.

Что касается установки всего рассуждения: utramque рагtem disputare, то она вообще чрезвычайно характерна для Цицерона, и здесь, очевидно, прав В. Пёшль, который отмечает, что если то относительное значение, которое установлено для чистых форм, не дает Сципиону повода критически исследовать эти формы, то зато возникает возможность предоставить слово самим заинтересованным сторонам, изложить все мнения за и против и предпочесть живое воздействие прямой речи — речи косвенной. Цицерону, который особенно тяготел к академическому скепсису, свойственно стремление показать различные аспекты одной и той же проблемы, высказать даже чуждые ему воззрения и не торопиться с собственными выводами. В данном же случае этот прием особенно удобен для Цицерона, ибо он дает возможность показать, как легко найти аргументы и за и против в отношении любой чистой формы, подчеркнув, таким образом, еще раз отсутствие в них совершенства. «Однозначное» решение проблемы государственного устройства дает лишь смешанная форма, точнее говоря, — римская смешанная форма.

Таковы основные тенденции речи Сципиона, прилагающего идею о смешанном государственном устройстве к римской конституции. Быть может, не случайно Цицерон вкладывает изложение этой теории в уста Сципиона, в кружке которого подобные вопросы, как это видно хотя бы из политических воззрений Полибия, несомненно дебатировались. Необходимо рассмотреть источники этого учения.

Как уже указывалось выше, учение о смешанной форме правления разрабатывалось еще греческой философской мыслью. В известной работе Вехова, которая в значительной своей части сохраняет интерес и значение по сей день, дан широкий обзор этих высказываний. Так как знакомство с ними может оказаться полезным для некоторых дальнейших выводов, то следует использовать этот обзор при рассмотрении данного вопроса.

Фрагменты из сборника Иоанна Стобея свидетельствуют о том, что идея смешанной формы правления разрабатывалась греческими философами еще до Платона и Аристотеля. Так, например, Архит говорил, что «наилучшее государственное устройство должно состоять из соединения всех других политических форм, должно заключать отчасти демократию, отчасти олигархию, монархию и аристократию».

Более широкое развитие это воззрение получает в сочинении о государстве пифагорейца Гипподама: «Законы особенно будут прочны в том случае, если государство имеет характер смешанный и составлено из всех других форм государственного устройства». И далее автор довольно подробно объясняет выгоды сочетания этих «других форм», т. е. царской власти, аристократии и демократии.

У Платона нет развернутого определения смешанной формы, но в «Законах», где идет речь о различных формах правления, имеется следующее, правда довольно беглое, указание: «Мы должны сказать, что есть еще и третья форма государственного устройства, в которой заключаются все виды и случаи остальных форм».

Аристотель уже является сторонником учения о смешанной форме и высказывается на эту тему более определенно: «некоторые полагают, что лучшее государственное устройство — смешанное из всех форм. Поэтому они хвалят политическое устройство Лакедемона». Далее он говорит: «итак, кто думает, что следует соединять различные формы государственного быта, рассуждает правильнее, ибо государственное устройство, сложенное из многих других, действительно лучше».

К числу государств, в которых этот принцип нашел себе практическое применение, Аристотель относил, кроме Лакедемона (монархический элемент — цари, аристократический — герусия, демократический — эфоры), также Крит и Карфаген; даже законодательство Солона он считал не чуждым этого принципа.

К римской конституции, для ее характеристики и для объяснения причин величия Рима, учение о смешанной форме было впервые применено Полибием. Он тоже отмечает достоинства лакедемонской конституции, учрежденной Ликургом, который, понимая, что «всякий вид государственного устройства, простой и опирающийся на одну силу, опасен», соединил все достоинства лучших политических форм воедино, «чтобы ни один из элементов государственной власти не мог склониться к свойственному ему пороку, чрезмерно усилившись, но чтобы государство, уравновешенное одинаковыми тяжестями, существовало как можно долее».

К той же цели, по мнению Полибия, направлено и римское государственное устройство, «самое лучшее из всех, какие были на нашей памяти», в котором три простые формы соединены с необычайным искусством (монархический элемент — консулы, аристократический — сенат, демократический — комиции), и ни одной из них не отдается видимого предпочтения.

Таков краткий обзор высказываний греческих авторов по вопросу о смешанном государственном устройстве. Из них, если говорить об источниках Цицерона в «De re publica», следует, очевидно, назвать, в первую очередь, Платона (что неоднократно подчеркивает сам Цицерон) и Полибия. Можно еще предположить влияние Дикеарха, который со времен Озанна считается также одним из творцов теории смешанного устройства, хотя следует заметить, что известное место из Фотия, на которое более всего опирался Озанн, едва ли может быть приписано Дикеарху без новых доказательств и поэтому, пожалуй, осторожнее принять точку зрения Виламовица, который хотя и допускает возможность и вероятность влияния Дикеарха, но говорит вместе с тем, что определенно доказать это едва ли возможно.

Но особенно важным и интересным представляется вопрос о Платоне как источнике «De re publica». При этом характер влияния Платона представляется чрезвычайно своеобразным и отражает, повидимому, скрытую полемику и даже «борьбу» Цицерона со своими источниками, которая доказывается ярче всего именно на этом примере (т. е. на характере влияния Платона).

Влияние Платона на учение о смешанном государственном устройстве, изложенное в «De re publica», отнюдь не исчерпывается указаниями самого Цицерона на это влияние. Скорее, наоборот, оно может быть вскрыто и показано наиболее ярко в тех разделах и на тех звеньях государствоведческой теории Цицерона, где оно явилось безотчетным и едва ли сознавалось самим Цицероном. Так, например, есть все основания говорить о влиянии третьей книги «Законов» на цицеронову теорию смешанного устройства.

Принципиально различным оказывается и общее представление о государстве. В отличие от идеального государства «Законов», которое имеет абсолютную годность, является вечной нормой (хотя, разумеется, оно все же стоит на втором месте после идеального государства «Политии»), совершенное государство Цицерона — это построение, годное лишь для Рима, образец, который связан даже с определенной эпохой. Это совершенно естественно, поскольку один был философом по преимуществу, а другой — государственным деятелем, один хотел создать идеальное государство вообще, а другой — найти идеальный политический строй для Рима и притом в данный момент, в момент напряженной политической борьбы (51 г.); один имел дело с массой полисов, находившихся в состоянии кризиса, и ему нужно было показать выход, возможный для всех, другому нужен был выход для совершенно конкретного полиса Рима в конкретной обстановке и даже с конкретными политическими деятелями (с этим, в частности, связан вопрос, кого имел в виду Цицерон, когда им описывается rector et moderator rei publicae, — Помпея или самого себя). Государство Платона — это идея, государство Цицерона закреплено в истории и природе, оно исторически существует, это — Римское государство. Исходя из посылки res publica=res populi, Цицерон рассматривает развитие и смену простых форм не вообще, но на примере именно римской истории. Основным пороком простых форм является их неустойчивость, их недолговечность и только смешанная форма может считаться стабильной, причем эта стабильность поднимается Цицероном до провозглашения вечности организованного подобным образом государства: «ибо должно, чтобы организованная таким образом гражданская община была вечной» или: «я беспокоюсь за это бессмертие республики, которая могла бы быть вечной, если бы жила по отеческим установлениям и обычаям». Последнее воззрение является «типично римским» и нашло свое дальнейшее развитие у Вергилия, Горация и, по свидетельству Светония, у самого Августа.

И, наконец, даже форма диалога, несмотря на ее внешнюю зависимость от соответствующего обрамления другого политического трактата — «Политии» Платона, на самом деле глубоко полемична и заострена против Платона. Здесь все и с явным вызовом переделано на «римский лад». У Платона диалог происходит на празднике фракийской богини в доме человека, не являющегося даже гражданином Афин, у Цицерона — во время feriae Latinae, в доме первого гражданина и политического вождя Сципиона. Таким образом, весь диалог получает иную (и «чисто римскую») окраску. И если Платон заключает свое произведение апофеозом, в котором выступает некий воин, павший в бою и очнувшийся от десятидневной очевидной смерти, то Цицерон дает в заключение диалог римских героев, образцовых мужей, и мотивировкой введения этого диалога является не «десятидневная смерть», а вполне правдоподобный вариант сна. У Платона его произведение кончается апофеозом философа, у Цицерона — апофеозом государственного деятеля.

И вообще все то, что в «Somnium» восходит к греческим образцам, все переделано на «римский лад», и потому, вместо погони за греческими прототипами, может быть, имеет смысл обратить большее внимание на удельный вес и принципиальное значение этих специфически римских элементов.

Если все приводимые места являются до известной степени как бы «скрытой полемикой», то не следует забывать, что в «De re publica» имеются и прямые выпады против Платона (кстати сказать, с весьма примечательным присоединением к позициям Катона): Цицерон считает, что он легче может следовать предложенной теме, показав Римское государство в стадии его зарождения, роста, созревания и, наконец, укрепления и мощи, чем если он будет рассуждать о некоем измышленном образце, как, например, Сократ у Платона.

Чрезвычайно существенным для выяснения политических воззрений Цицерона оказывается следующее наблюдение: изложение развития и смены простых форм на конкретном примере римской истории во второй книге «De re publica» перерастает в явную полемику с греческими «образцами», в противопоставление Римского государства и его истории — государству и истории греческой. Уже в самом начале второй книги чрезвычайно симптоматично выглядит апология Катона, этого «истого римлянина», заклятого врага всех иноземных flagitia, в котором персонифицированы древнеримские добродетели. Затем, со ссылкой на него же, приводится рассуждение о преимуществах устройства Римского государства по сравнению с государственными устройствами Крита, Спарты и Афин, создававшимися благодаря законам и учреждениям, которые были введены отдельными государственными деятелями. И далее говорится: «наша же республика организована не гением одного, но многих, не на протяжении одной человеческой жизни, но в течение нескольких веков и поколений». Рассуждение завершается новой ссылкой на Катона (о необходимости изучения origo populi) и уже приводившимся выше прямым полемическим выпадом против Платона.

Несомненно, полемический характер носит и рассуждение о выборе места для основания города. Здесь чувствуется стремление противопоставить Рим греческим приморским полисам» т. е. наиболее типичной разновидности греческих государств. Через все рассуждение красной нитью проходит мысль о необходимости diuturnam rem publicam serere, несомненно близка перекликающаяся с убежденностью Цицерона в вечности Римского государства.

Не менее полемично противопоставление выборной царской власти, существовавшей, по мнению Цицерона, у древних римлян, воззрениям Ликурга, который якобы настаивал на том, что цари не могут быть выбираемы, поскольку они должны принадлежать к роду, ведущему свое происхождение от Геркулеса.

И, наконец, одним из наиболее ярких примеров полемики е греческими образцами и одновременного восхваления римской самобытности может служить отрицание Сципионом (путем сопоставления хронологических данных) той версии, что Нума Помпилий был учеником Пифагора или хотя бы его последователем. Это рассуждение заключается чрезвычайно ярким и выразительным пассажем, который невольно ощущается (хотя здесь нет никакой ссылки) как цитата или переложение высказываний Катона: «и, однако, я легко примиряюсь с тем, что мы просвещены не заморскими и не ввезенными [к нам] науками и искусствами, но врожденными и отечественными добродетелями».

Подобные примеры политических высказываний Цицерона, несомненно, могут быть увеличены в числе, но, пожалуй, вполне достаточно и вышеприведенных для того, чтобы общая тенденция этой полемики стала в достаточной степени ясна.

Таково учение Цицерона о смешанном государственном устройстве и таковы отношения, в которых стоит Цицерон к источникам этой теории.

Теперь следует перейти к выяснению классовой сущности этого учения. Поскольку здесь не рассматривается вопрос о политических тенденциях трактата в целом, то, не останавливаясь на анализе и оценке отношения Цицерона к чистым формам (что уже, кстати, неоднократно служило предметом исследования), достаточно ограничиться выяснением политического значения и классовой сущности самой теории смешанного государственного устройства.

Несмотря на «полемику» Цицерона со своими греческими источниками и, в первую очередь с Платоном, учение о смешанной форме государственного устройства, как уже подчеркивалось выше, было заимствовано Цицероном именно из сферы греческой политической идеологии, и с этим фактом нельзя не считаться. Учение о смешанном государственном устройстве играло вполне определенную роль в идеалистической и реакционной системе Платона и, в частности, в его воззрениях на государство. Если классовая сущность теории государства Платона сводилась к оправданию и прославлению разделения труда «…между массой, занятой простым физическим трудом, и немногими привилегированными, которые руководят работами, занимаются торговлей, государственными делами, а позднее также наукой и искусством», т. е. того разделения труда, имя которому — рабство, рабовладельческий строй, то» учение о смешанном государственном устройстве было проповедью такой формы рабовладельческого государства, которая наилучшим образом обеспечивала и закрепляла подобное «разделение труда». Отсюда и вытекает классовая, рабовладельческая сущность теории смешанного государственного устройства.

Не менее ярко выраженный реакционный характер имело и учение Цицерона об этой смешанной форме государственного устройства. Как уже было отмечено, буржуазная наука вовсе элиминирует вопрос о его классовой сущности, сознательно извращая и выхолащивая социальное содержание этого учения. Задачей же данного исследования является анализ классовых корней теоретических построений Цицерона в их связи с основными лозунгами его политической практики. Только таким путем и можно установить, интересам каких социальных групп, каких классовых прослоек отвечали основные положения теории смешанного государственного устройства.

Так как для Цицерона его совершенное государство отнюдь не идеальная норма, но исторический факт, т, е. само Римское государство (разумеется, исправленное в соответствии с пожеланиями Цицерона), то и смешанное устройство, по его мнению, было воплощено в жизнь в истории Рима. Само собой разумеется, как это и характерно для политического мышления древних, его воплощение относится к прошлому, к «временам maiores». Так, например, Цицерон, подкрепляя свое мнение ссылкой на авторитет Панетия и Полибия — «двух греков, пожалуй, наиболее искушенных в политических вопросах», — говорит, что наилучшим состоянием общества является такое, какое римлянам оставлено их предками. После наиболее развернутого определения смешанного государственного устройства, изложенного в конце первой книги, как раз в том месте, где Сципион отказывается от дальнейших рассуждений отвлеченно-философского характера и переходит к изложению конкретно-исторического материала, им снова подчеркивается, что смешанное устройство для определенного периода истории Рима было реальным фактом.

Необходимо определить этот период. В корне неправильно было бы думать, что Цицерон имеет в виду древнейшие времена: период царей или начало республики. Наоборот, имеются определенные указания на то, что в период правления patres,, а тем более царей, положение государства было крайне неустойчивым.

Хотя эта точка зрения высказывается как бы сторонниками демократии, однако сам Цицерон, как уже говорилось, неоднократно подчеркивает, что смешанный государственный строй в Риме был установлен постепенно, на протяжении многих поколений и не является творением отдельных законодателей.

Вторая книга цицеронова трактата призвана на конкретных примерах римской истории проиллюстрировать основное положение автора о безусловном превосходстве смешанной формы и показать на основе анализа развития простых форм, как и когда сложилось это совершенное устройство Римского государства. Но так как трактат Цицерона полностью не сохранился и одна из лакун как раз относится к тем разделам, где, видимо, излагался период расцвета республики, то во второй книге теперь имеется лишь описание процесса постепенного образования этого совершенного строя на примере двух больших исторических периодов: периода царей и ранней республики (до децемвирата).

Из этого уже с достаточной ясностью вытекает, что совершенный строй Цицерона, это — «сенатский режим эпохи расцвета республики», т. е. строй, созданный и осуществленный maiores до времени гракханских смут, до того, как смерть Тиберия «разделила единый [до того времени] народ на две части». Таким образом, период претворения в жизнь смешанного государственного устройства можно локализовать довольно точно: это, очевидно, период, установившийся после окончания борьбы патрициев и плебеев и продолжавшийся до выступления. Гракхов.

Необходимо поставить вопрос о наиболее существенных и характерных чертах рассматриваемого периода. Так как описание его, как уже упоминалось, не сохранилось, то отвечать на этот вопрос приходится, используя лишь косвенные и к тому же довольно скудные данные. И все же подобный ответ вполне возможен.

Этот ответ вытекает из анализа последующих разделов, однако прежде всего необходимо вернуться к тому краткому и все же наиболее развернутому (по сравнению с аналогичными упоминаниями) определению смешанного устройства, о котором говорилось вначале. Цицерон, как уже указывалось, отмечает два основных преимущества смешанной формы: aequabilitas и firmitudo. Относительно второй из этих черт, т. е. устойчивости, уже многое сказано выше, теперь же нужно обратить внимание на ту черту, которую Цицерон ставил на первое место, и посмотреть, какой смысл он вкладывал в понятие aequabilitas.

Истинная aequabilitas — это такое равенство, которое существует при смешанном устройстве и которое обеспечивает concordia in civitate. Но равенства в отношении имущественном, а тем более в отношении способностей не может и не должно быть. Если так, то, очевидно, можно и следует говорить о равенстве для граждан лишь в одной области, а именно о равенстве прав. Государство и есть не что иное, как «общность» права4. Но Цицерон, конечно, понимает это равенство прав для граждан достаточно своеобразно. Цицероново «равенство прав» предполагает определенную градацию «по достоинству», без этой градации само равенство не является истинным: «однако само [по себе] равенство неравно, так как оно не имеет никаких ступеней достоинства».

При смешанном устройстве эта «градация по достоинству» соблюдается (что, кстати, по мнению Цицерона, немыслимо при демократическом устройстве), и в этом заключается лучшая гарантия устойчивости смешанной формы и невозможности политических переворотов.

Поэтому с явной симпатией относится Цицерон к близкому по мысли рассуждению сторонников демократии (недаром в этом разделе, как уже указывалось, он переходит от косвенной речи к прямой и тем самым как бы присоединяется к изложенным взглядам) о том, что при согласии народа — строй прочен и что в том государстве, где существует общность интересов (utilitatis), обеспечена concordia. Все дело в том, что, по мнению Цицерона, при демократическом образе правления подобное положение долго удержаться не может, тогда как при смешанной форме это вполне возможно и в «общности прав и интересов», в concordia civitatis (populus concors) несомненно наличествует тот «демократический компонент», который Цицерон считает нужным включить в свое смешанное устройство.

Вообще concordia in civitate — необходимое условие и важнейший признак совершенного государственного устройства. К этой мысли Цицерон возвращается неоднократно.

Во второй книге содержится чрезвычайно интересное рассуждение о долге и обязанности государственного деятеля. Сципион говорит, что у этого деятеля (руководителя государства) есть, собственно говоря, одна обязанность, которая включает в себя все остальные: никогда не отступать от наблюдения за самим собой, призывать других к подражанию себе и быть для сограждан блестящим образцом в силу величия души и образа жизни. И затем начинается развернутое сравнение гармонии в области музыки и пения с гармонией сословий, с гармонией государственной жизни: «ибо как при игре на кифаре или флейте, как при пении и хорах существует некая гармония, создаваемая правильно подобранными звуками, изменения или нарушения которой не выносит тонкое ухо, но которая, однако, получается столь согласной и стройной из самых различных звуков при соблюдении такта, так и государство, умеренно и разумно управляемое, гармонично связывает воедино самых различных людей из высшего, низшего, среднего и промежуточного сословий. И то, что музыкантами называется в пении гармонией, тем в обществе является согласие, лучший и наиболее совершенный залог прочности любого государства, тем более что оно никоим образом не может существовать без справедливости».

Это рассуждение, в котором столь ярко подчеркивается необходимость гармонии сословий, как основы concordia in civitate, перекидывает мост от теоретических построений Цицерона к его политической практике. Оно показывает прежде всего, что учение о смешанном государственном устройстве есть не что иное, как теоретическое обоснование главных пропагандистских лозунгов Цицерона, применяемых им в его практической политической деятельности, и тесно связана с ними. Это — лозунги concordia ordinum и consensus bonorum omnium, которые красной нитью проходят через основной период политической деятельности Цицерона примерно с его консульства и, видимо, являются для него политическим credo и панацеей от всех зол и опасностей, угрожающих «отечеству».

Применение их Цицероном знаменует прежде всего определенный этап в его политической практике. Цицерон, как известно, в начале своей адвокатско-политической карьеры выступал с позиций разоблачителя оптиматов. Не говоря уже о речи за Росция Америна и о речах против Верреса, подобную тенденцию можно вскрыть и в первой политической речи Цицерона, произнесенной в 66 г., речи de imperio Cn. Pompei.

Выдвижение лозунга «согласие сословий» знаменует собой переход на новые политические рельсы: отказ от оппозиции по отношению к нобилитету и стремление к блоку между сенатом и всадниками. Пропаганда этого блока становится одной из основных задач практической деятельности Цицерона-политика. Первое упоминание о возможности блока, о concordia ordinum, дает даже возможность достаточно точно датировать переход Цицерона на эти новые политические рельсы. Он, видимо, совершился в том же, 66 г., в период между выступлением Цицерона за Манилиев закон и речью за Клуенция.

Действительно, в речи pro Gluentio Цицерон впервые говорит о возможности такого блока и уверяет, что лучшая часть сенаторов и всадники, приближающиеся вследствие своего почетного положения к сенаторскому сословию, «желают объединиться теснейшими узами согласия».

Но особенно ярко лозунг concordia ordinum и consensus bonorum omnium подчеркивается и пропагандируется Цицероном в период расцвета его политической карьеры, во время борьбы с Катилиной изображается как объединение всех благонамеренных граждан против грозящей государству опасности, как согласие сословий, небывалое со дня основания города.

Уже в заключительных пассажах первой речи против Катилины проводится эта мысль: пусть негодяи удаляться, отделят себя от людей благонамеренных, пусть соберутся в одном месте и пусть, наконец, городская стена отделит их от нас. Окончательный успех в борьбе с Катилиной ставится в зависимость от согласного объединения усилий и «качеств» всех сословий: «я обещаю это вам, говорит Цицерон, отцы-сенаторы, что у наших консулов будет столько бдительности, у вас — столько авторитета, у римских всадников  — столько доблести, у всех благонамеренных — такое единодушие, что вслед за отъездом Катилины вы увидите, что все открыто, обнаружено, подавлено, отомщено».

В последней речи против Каталины изображается небывалое объединение всего римского населения (вплоть до радов!), готового якобы единодушно поддержать сенат в его решении о казни заговорщиков. Здесь говорится о том, что все сословия и все возрасты предлагают свои услуги: «пришли все, люди всех сословий, всех родов, всех, наконец, возрастов».

Впервые со дня основания города произошло такое событие, которое сплотило всех (за исключением тех, кого следует отнести к явным врагам) единством чувств и мнений: ибо после основания города это дело оказалось единственным, в котором все чувствовали одно и то же».

И дальше идет развернутое апологетическое описание той concordia ordinum, которой охвачены все слои населения, начиная от возродившегося союза между сенаторами и всадниками и вплоть до отношения к заговору отпущенников и даже рабов. Весь этот пассаж заключается суммарным выводом, в котором снова подчеркивается еще небывалое в политической практике единодушие всего народа: «вы имеете все сословия, всех людей, весь римский народ, что в гражданском деле мы сегодня видим впервые, чувствующими одно и то же».

Успех этого «объединения», совпавший с наибольшим триумфом самого Цицерона как политического деятеля, навсегда окрылил его и с тех пор неизменно оставался для него тем образцом и целью, к которой должно стремиться. В дальнейшем, в совсем иной политической обстановке, в отличных и в корне изменившихся условиях, он тем не менее неустанно продолжает пропагандировать concordia ordinum и consensus bonorum omnium.

Эта мысль подчеркивается им и в его речах по возвращении из изгнания. Так, например, он упоминает о том, что пожертвовал всем ради безопасности и согласия граждан, вспоминая о своем «прекраснейшем деянии» (т. е. опять-таки о победе над катилинариями), он не упускает случая подчеркнуть, что совершил его при всеобщем одобрении: «что я с одобрения сената и с согласия всех лучших совершил ради спасения отечества». Рисуя современное тяжелое положение в государстве, он подчеркивает, что одним из показателей упадка является нарушение согласия сословий (consensus ordinum estdivolsus).

Таким образом, «согласие сословий» есть непременное условие и наиболее характерный показатель здоровья и крепости государственного организма, утрата же этого условия свидетельствует о слабости, упадке, разложении республики.

В годы «анархии» и затем в период после смерти Цезаря Цицерон продолжает пропагандировать свои излюбленные лозунги и подчеркивать значение concordia и consensus. В своей речи за Милона, громоздя обвинения против Клодия, он не забывает отметить, что тот «разрушил совершенное благодаря согласию всех сословий ради спасения республики». В этой же речи он упоминает об опасениях Клодия, что Милон будет избран консулом «summo consensu populi Romani», а восхваляя Публия Лентула и перечисляя его достоинства, он к ним относит и то, что Лентул был «patronus publici consensus».

В трактате «De re publica», писавшемся именно в эти годы (54—51 гг.) и вышедшем в свет уже после речи pro Milone, Цицерон, как было показано, не только пропагандирует излюбленные им политические лозунги, но занят тем, чтобы дать им философско-теоретическое обоснование. Это обстоятельство доказывает со всей очевидностью, что concordia ordinum и consensus bonorum omnium не были для Цицерона только злободневными лозунгами, которые приспособлены к определенной политической ситуации и имеют значение лишь для нее, но теми принципиальными политическими задачами, той целью, к которой следует стремиться в любой обстановке.

И, наконец, известно, что в последние годы (и даже дни) своей политической деятельности Цицерон в «Филиппинах» неоднократно призывал к объединению всех «благомыслящих», всех сословий против Антония.

Вряд ли, однако, Цицерон искренне верил в ту идиллическую картину согласия сословий, которая была якобы достигнута благодаря его стараниям в период борьбы с Катилиной и которую он продолжал неустанно пропагандировать в качестве образца, достойного подражания и на будущие времена. Там, где искренности Цицерона следует доверять более всего — в письмах к Аттику, — можно столкнуться с несколько неожиданным отношением самого Цицерона к этому вопросу: «…после этого Красе, видя выражение общего одобрения Помпею за то, что он, как полагали все присутствовавшие, относится сочувственно к моему консульству, поднялся в свою очередь и начал в самых ярких красках говорить о моем консульстве. Он утверждал, что если он еще сенатор, гражданин, жив и свободен, то всем этим он обязан мне. Всякий раз как он видит свою супругу, дом, отечество, он снова ощущает благодеяние, оказанное мною. А далее все то, что я имею обыкновение на различный манер расписывать в своих речах, для которых ты являешься Аристархом: о пламени, об оружии. Ты знаешь эти прикрасы. Всем этим он обильно и пышно уснастил свою речь. Но вот черед дошел до меня. Благие боги! О, как расхваливал я себя перед новым слушателем Помпеем. Блестящие периоды, красивые обороты, реторические измышления и построения сыпались как никогда. Что же дальше? Восторженное одобрение. Темой моей речи был достойный образ действий сената, единодушие всадников и всей Италии, уничтожение последних остатков заговора, дешевизна, общее спокойствие. Ты знаешь, как в таких случаях звучат мои речи. И на этот раз они гремели так сильно, что я могу упомянуть о них тем короче, что, надо полагать, отзвук их дошел и до ваших мест».

Ирония, которая звучит в этом описании того самого «прекраснейшего деяния», которым так гордился Цицерон в своих официальных выступлениях, и признание вместе с тем лозунга «согласия сословий» неотъемлемым и постоянным атрибутом изложения официальной версии подавления заговора, — все это может иметь лишь одно значение: лозунг concordia ordinum или consensus bonorum omnium был для Цицерона определенным «приемом» и в качестве такового он был для Цицерона бесспорен, хотя реальное его осуществление в период борьбы с Катилиной было на самом деле более, чем сомнительно. Однако это последнее обстоятельство никак не умаляло политической силы и звучания самого лозунга. Истинное отношение Цицерона к своим пропагандистским лозунгам, к их значению и к их выгоде можно прекрасно объяснить, исходя из той политической позиции, которую рекомендует ему его брат Квинт и которая прекрасно «согласуется» с проповедью concordia ordinum и consensus bonorum omnium.

Теперь необходимо сделать некоторые выводы по поводу классовой сущности этих лозунгов, а следовательно, и учения о смешанном государственном устройстве.

В противовес политическим лозунгам римской демократии с их определенной партийной направленностью пропагандистские лозунги Цицерона претендовали на некое «надпартийное» и «общегосударственное» значение. Есть все основания видеть в этом определенную нарочитость, определенную и сознательную установку Цицерона. Конечно, призыв к concordia ordinum или к consensus bonorum omnium и должен был восприниматься как призыв к тому, чтобы подняться над «партийными распрями», над «частными интересами» и объединиться во имя подлинных интересов «отечества». Бесспорно и то, что благодаря настойчивой пропаганде этих лозунгов Цицерону удалось приобрести среди широких кругов римского общества определенную репутацию. Так, например, среди народа, наполнившего улицы Рима после убийства Цезаря, раздавались призывы к свободе и часто называлось имя Цицерона. Он не принадлежал к заговорщикам и ничего не сделал для свержения «тирана», но имя его в такой момент приобрело особое обаяние: оно было символом республики, а не той или иной «партии», оно напоминало о благе и интересах «отечества» в целом.

Конечно, и это хорошо известно, для Цицерона понятие «отечество» отождествлялось на самом деле с понятием аристократической сенатской республики, и, когда он скорбит о «гибели отечества», он имеет в виду гибель традиционного сенатского режима, но это обстоятельство отнюдь не снижало политической силы лозунгов.

Несмотря на свою «надклассовую» оболочку, ходовые лозунги Цицерона имели вполне определенный классовый смысл и четкую классовую направленность,— они отражали интересы верхних слоев рабовладельческого класса, что и дается прежде всего формулой: блок сената и всадников. Что касается привлечения к этому союзу «благонамеренных представителей» других слоев населения и установления consensus bonorum omnium, то здесь, несомненно, имеется в виду как бы некая нейтрализация этих слоев, тем более что, как нам уже известно, в цицероновом совершенном государстве «равенство прав» граждан должно было сочетаться с «градацией по достоинству». Несомненно также, что политические лозунги Цицерона в какой-то мере отражали чрезвычайно усилившуюся в эту эпоху тенденцию к еще большему объединению и консолидации класса рабовладельцев. Этим и объясняется распространение лозунга concordia ordinum не только на два высших сословия, но и на представителей почти всех слоев свободного населения при непременном условии их благонадежности (boni).

Таким образом, Цицерон выступает как выразитель классовых интересов высших слоев римского рабовладельческого общества. Его пропагандистские лозунги concordia ordinum и consensus bonorum omnium имели, несмотря на свою «надпартийную» оболочку, вполне определенный классовый смысл. Учение же о смешанном государственном устройстве, представляющее собой центральную идею трактата «De re publica», служило теоретико-философским обоснованием этих лозунгов.

 

Источник—

Утченко, С.Л. Идейно-политическая борьба в Риме накануне падения республики / С.Л. Утченко.- М.: Издательство академии наук СССР, 1952.- 300 с.

 

Предыдущая глава ::: К содержанию ::: Следующая глава

Оцените статью