Теория упадка нравов и ее политическое значение

Учение об упадке нравов как причине разложения государства было чрезвычайно распространено среди высших кругов римского общества. Это учение имело определенный политический смысл и направленность и использовалось различными римскими политическими деятелями в качестве орудия партийной борьбы. Не говоря уже о Катоне, который не только мыслил, но и практически действовал в духе этой теории, подобные взгляды имеются у ряда историков и моралистов: Ливия, Валерия Максима и т. д. Впервые эти воззрения были объединены в более или менее стройную систему представителями эллинистической философской мысли в Риме — Полибием и Посидонием. Но так как сохранившиеся фрагменты Посидония не дают достаточно полного представления об этом учении то можно сказать, что наиболее развернутое и яркое выражение теории упадка нравов имеется в исторических трудах Саллюстия (находившегося под несомненным влиянием концепции Полибия и Посидония), например, в «Заговоре Катилины». Как уже говорилось, причиной кризиса древнеримской идеологии и, в частности, древнеримской морали был кризис полиса, назревший в свою очередь в силу роста внутренних противоречий римского рабовладельческого общества. Отражением этого кризиса в идеологической сфере и был «упадок нравов», выражавшийся в ломке традиций, отходе от древних морально-этических норм и устоев. Господствующая верхушка рабовладельцев уже не могла осуществлять свое не только материальное, но и моральное превосходство при помощи тех идеологических норм, которые возникли в маленькой латинской общине и были рассчитаны на ее граждан. Поэтому древнеримская «мораль» вступает в полосу определенного кризиса с того времени, когда Римское государство, ломая рамки полиса, выходит за пределы Италии, становится на путь превращения в великую средиземноморскую державу.

Таковы некоторые соображения по поводу кризиса древнеримской «морали». Теперь следует обратиться к тому, какое отражение получили эти явления общественной жизни в римской литературе, или, точнее говоря, в римской историографии.

У многих авторов имеются лишь краткие указания на разложение нравов в римском обществе, которые, однако, дают представление о том, как сами римляне датировали начало этого процесса. Так, например, Фабий Пиктор, по словам Страбона, считал, что римляне впервые «попробовали богатства» в период Третьей Самнитской войны, подчинив себе сабинян. Валерий Максим говорит о склонности к менее строгому образу жизни, которая стала заметной после конца Второй Пунической воины (201 г.) и поражения Филиппа Македонского (197 г.). Ливии, источник которого в данном случае указать затруднительно (во всяком случае, как видно из дальнейшего, не Полибий), считает, что возвращавшееся из Азии оккупационное войско (187 г.) принесло с собой в Рим семена расточительства. Если обратиться к Полибию, то он считает исчезновение древней скромности и бережливости следствием войны с Персеем (168 г.). Почитатель Катона Старшего, консул 133 г. Л. Кальпурний Писон Фруги, датирует крушение древней pudicitia вполне определенным годом, а именно 154 г. Посидоний начинает период упадка с разрушения Карфагена (146 г.), и в этом ему следуют Саллюстий, а затем Веллей Патеркул. Следовательно, датировка начала упадка нравов колеблется между 290 и 146 гг. Однако сами по себе эти указания дают немного. Первая попытка поставить вопрос об упадке нравов более широко и дать исторический анализ причин этого явления принадлежит Полибию.

Полибий в одном общем рассуждении, но безусловно имея в виду современное ему положение Рима, говорит следующее: «если государство отбило многие опасности и затем пришло в состояние безусловного превосходства и могущества, то получается, что образ жизни каждого в отдельности становится все более притязательным, так как в государстве повсюду распространяется богатство и люди начинают домогаться должностей и всяких других предприятий с большим честолюбием, чем это следует.

В дальнейшем ходе подобного развития страсть к господству, ущемленное самолюбие и честолюбие образуют начало разложения и кичливую пышность частной жизни».Полибий считает, что судьба каждого государства подчинена органическим законам становления и уничтожения. Эти законы имеют такую силу, что на основе изучения их можно предсказать историческую судьбу любого народа; период расцвета дает возможность предугадать неизбежный распад и даже определить его особенности. При таком воззрении упадок нравов римского общества, равно как и гибель самого государства, становятся чем-то неотвратимым.

Воззрения Полибия на упадок нравов и его причины нельзя еще расценивать как самостоятельную теорию упадка нравов. Эти воззрения всего лишь какая-то часть общеисторической концепции Полибия, а потому лишь зародыш собственно теории упадка нравов. Важно отметить, что в своих рассуждениях Полибий твердо стоит на конкретно-исторической почве и взгляды, развиваемые им, имеют определенную политическую направленность.

Творцом первой достаточно широко разработанной теории упадка нравов был, очевидно, Посидоний. Поскольку сохранившиеся фрагменты его творений не могут дать полного представления о некоторых весьма существенных деталях этой теории, то приходится обращаться к Диодору, ибо, как доказано, в XXXIIXXXVII книгах Диодор тесно примыкает к Посидонию.

Посидоний, развивая и теоретизируя взгляды Полибия и, видимо, Панетия на исторические судьбы Рима, создал теорию упадка нравов, которая усматривала причины разложения римского общества именно в нравственной деградации римлян. Фрагменты Диодора (так как упомянутые книги сохранились тоже в эксцерптах) показывают, что основными элементами теории Посидония были: картина «золотого века», роль metus Punicus как некоего сдерживающего начала, разрушение Карфагена и каузальная связь этого события с падением нравов в Риме, представление о 146 г. как о том рубеже, за которым следует разгул страстей и пороков и катастрофически прогрессирующее разложение общества, картина этого разложения и, наконец, рассуждение о корыстолюбии как об одной из главных причин упадка нравов. Все эти элементы, как будет показано ниже, вошли в схему Саллюстия. Сейчас важно отметить то обстоятельство, что теория Посидония была как бы поворотным моментом в развитии учения о разложении нравов. Она отличается от конкретно-исторической концепции Полибия тем, что стремится перевести вопрос в область философии и этики, в область отвлеченных нравственных категорий. Посидоний в своем анализе причин и картины упадка нравов исходит уже не столько из исторических фактов, сколько из интерпретации этих фактов при помощи философской теории. Эта эллинистическая теория ведет к классическим греческим образцам, к греческим мыслителям, вплоть до Платона и Аристотеля, систематизирующего различные причины гражданских смут и неурядиц.

Дальнейшее развитие и, пожалуй, наиболее своеобразное применение теории упадка нравов имеется в трудах Саллюстия. Поэтому необходимо остановиться на Саллюстиевой интерпретации этой теории более подробно. Для этого удобнее всего проанализировать исторический экскурс из «Заговора Катилины», где Саллюстий дает наиболее полное и яркое изложение своего учения об упадке нравов.

Излагая в этом экскурсе историю Римского государства, Саллюстий подразделяет ее как бы на три больших периода.

К первому периоду относится основание Рима троянцами, которые, слившись воедино с аборигенами, образовали общину, жившую еще без законов, но согласно и свободно. Преуспевающая община, как это обычно и бывает, стала вызывать по отношению к себе зависть; соседние цари и народы начали делать попытки нападений. Римляне мужественно и согласно отражали опасность, защищая свою родину, свободу, семью. Власть в этот период они имели царскую, причем государственные дела обсуждались старейшинами или «отцами» (patres). Когда царская власть начала вырождаться в тиранию, римляне изменили государственное устройство и поставили во главе государства двух выборных и ежегодно сменявшихся правителей (consules). На этом и оканчивается первый период римской истории.

Второй период, который характерен этой выборностью властей, свободой и высоконравственной жизнью общества, Саллюстий описывает более подробно, ибо это лучшая пора «золотой век» римской истории. У всех граждан наблюдается необычайный подъем чувства собственного достоинства, стремление к славе овладевает всем обществом, люди заботятся не о накоплении денег, но о накоплении геройских подвигов и доблестных деяний, ибо только они и считались тогда истинным богатством. В обществе и в мирное и в военное время культивируются добрые нравы, царит согласие, прирожденная порядочность заменяет писаные законы. Неустрашимость на войне и строгая неподкупная справедливость в мирное время — вот какими двумя средствами охраняют римляне свое государство. Этот лучший период римской истории, период «золотого века», продолжается вплоть до разрушения Карфагена.

Третий период римской истории — время смут и раздоров, начало упадка государства. Прежде всего в обществе развивается стремление к власти, затем страсть к деньгам. Честолюбие и корыстолюбие — вот те гибельные страсти, которые явились источником и первопричиной всех зол в Римском государстве. Снова верховная власть вырождается из самой справедливой в самую несправедливую — тиранию. Первым человеком, который олицетворил собою эту тираническую власть, был Сулла. Захват власти Суллой приводит к дальнейшему разложению общества: армия развращается, изнеживается, привыкает к роскоши, начинаются грабежи и разбои, молодежь стремится лишь к роскоши, к богатству, забывает всякий стыд и скромность, бросается в разврат и излишества.

Происходит, наконец, полное разложение нравов граждан, полное вырождение общества. Олицетворением этого окончательного разложения, олицетворением тирании являются теперь Катилина и его достойные приспешники; Катилина, по словам Саллюстия, как бы «имел вокруг себя в качестве телохранителей полчища пороков и преступлений». Заговор Катилины — вполне закономерное следствие, логический продукт вышеизложенных причин. Этим заканчивается описание третьего и последнего периода римской истории, периода, который приводит римское общество к полному разложению, нравственность граждан — к окончательному упадку, государственные формы — к вырождению в тиранию.

Такова в общих чертах концепция римской истории в историческом экскурсе «Заговора Катилины».

Может быть, небезинтересно отметить зависимость данного экскурса от греческих историко-философских построений и, в частности, от Платона.

Можно предполагать, что периодизация (трехчленное деление) римской истории, данная в историческом экскурсе «Заговора Катилины», заимствована в общих чертах у Платона. Как известно, Платон, излагая в «Законах» историю развития государственных форм, устанавливает некие эпохи или ступени общественного и культурного развития человечества. Платонова смена государственных форм и легла, повидимому, в основу саллюстиевой периодизации римской истории.

Первая эпоха, во время которой господствует государственная или, вернее, общественная форма, называемая Платоном «династией» (SuvaaTsioc), характеризуется первобытным строем жизни, чистотой нравов, отсутствием развитого государственного аппарата и писаных законов. Власть в этот период осуществляется царями. Нетрудно убедиться, что древнейший период римской истории в изображении Саллюстия в основном соответствует этой картине «патриархального быта» в «Законах» Платона и наиболее характерные черты Платоновой «династии» (чистота нравов, отсутствие государственного аппарата и законов, царская власть) заимствованы Саллюстием для своей картины архаического периода римской истории.

Вторая эпоха у Платона начинается с избрания нескольких лиц, которые из существующих законов отбирают лучшие и устанавливают новый государственный строй — аристократию или «нечто вроде царской власти».

Между тем второй период римской истории, выступающий в изложении Саллюстия как период блестящего расцвета, «золотого века», как раз и характерен тем, что для уничтожения тиранических тенденций законом была установлена выборная и ежегодно сменяющаяся власть. Результатом этого мудрого государственного устройства явилось то процветание общества, о котором столь подробно распространяется Саллюстий. Таким образом, наиболее характерные черты второй эпохи Платона также перенесены Саллюстием в описание «золотого века» римской истории.

Наконец, свойственная третьей эпохе государственная форма, которую Платон никак не называет (демократия?), характеризуется, с одной стороны, ростом культуры и могущества государства, но, с другой — это период смут и раздоров, начало упадка, разложения государственных форм. Нетрудно убедиться, что последний период римской истории в интерпретации Саллюстия сконструирован на основе главнейших характерных черт третьей эпохи Платона и зиждется на учении Платона о вырождении демократических форм в тиранию. Таким образом, трехчленная периодизация римской истории, примененная в историческом экскурсе «Заговора Катилины», имеет своим источником учение Платона об эпохах общественного и культурного развития человечества. Что касается картины морального разложения римского общества, разложения, наступающего в «третий период» римской истории, то схема Саллюстия, по которой это разложение обусловлено развитием сначала честолюбия (ambitio), а затем корыстолюбия и роскоши (avaritia и luxuria), воспроизводит этапы постепенного ухудшения «совершенного государства» Платона, как они даны в VIII книге «Политии».

Таким образом, влияние Платона на концепцию римской истории, изложенную в экскурсе «Заговора Катилины», бесспорно. Однако это было чисто литературное влияние, и в заимствованные в качестве некоего стилистического образца формы Саллюстий вкладывал совершенно самостоятельное и своеобразное содержание.

Теперь следует сравнить рассматриваемый экскурс с историческим экскурсом из раннего «Письма к Цезарю». Они имеют много внешних черт сходства. В обоих экскурсах Саллюстий дает обзор исторического прошлого Римского государства, изображает картину современного ему упадка общества и анализирует причины этого упадка. Исторический экскурс «Заговора Катилины», несомненно, разработан более тщательно. То, что в раннем письме дается намеком или одной фразой, то в «Заговоре Катилины» разрастается до целого описания. Такова, например, тема «золотого века», едва намеченная в раннем письме и подробно развитая в экскурсе «Заговора Катилины».

Однако этим и исчерпывается сходство обоих исторических экскурсов. По своему содержанию, по основным идеям, заложенным в них, они глубоко различны. Бросается в глаза крайняя абстрактность и аполитичность изложения римской истории в «Заговоре Катилины». Если в историческом экскурсе раннего письма имелись указания на борьбу сословий, если там упоминались конкретные факты этой борьбы, например, се-цессия плебеев, то экскурс «Заговора Катилины» дает крайне отвлеченное, схематичное изображение истории Римского государства. За исключением Суллы, не упоминается ни одной исторической личности, сословная борьба полностью исчезла, вся история разложения и упадка римского общества представлена как следствие борьбы абстрактных категорий, как победа честолюбия (ambitio) и корыстолюбия (avaritia) над древнеримской доблестью (virtus). Таким образом, если можно говорить о формальном или конструктивном сходстве экскурсов из раннего письма и «Заговора Катилины», то по своему «идейному содержанию» они отнюдь не совпадают. Наоборот, в смысле идейного содержания исторический экскурс «Заговора Катилины» является развитием того круга идей, той новой системы, первоначальный набросок которой Саллюстий дает в позднем «Письме к Цезарю».

Система взглядов Саллюстия, изложенная в позднем письме, может быть определена как набросок учения об упадке нравов. Это учение получает свое наиболее полное выражение и развитие в экскурсе «Заговора Катилины». Во-первых, Саллюстий здесь подробно развивает тему «золотого века», которая раньше была едва лишь намечена. Развитие этой темы обусловлено новыми воззрениями Саллюстия на разложение римского общества. Поскольку разложение общества ныне трактуется Саллюстием как состояние упадка нравов, то естественно возникает потребность в противопоставлении современной автору эпохе какого-то периода римской истории, когда люди не были еще развращены гибельными пороками и страстями, когда и в мирное время и на войне культивировались добрые нравы, когда существовало величайшее согласие, а корыстолюбие встречалось лишь в самой ничтожной степени.

Нужно остановиться несколько подробнее на картине разложения общества и на анализе причин разложения в историческом экскурсе «Заговора Катилины».

Начало разложения римского общества приурочивается Саллюстием к разрушению Карфагена: «но когда… Карфаген, соперник римской власти, был разрушен до основания, были открыты пути во все моря и земли, [тогда] судьба начала изливать свой гнев и всё смешала»4. Основными причинами разложения являются две страсти, два порока, которые именно в это время развиваются в римском обществе: жажда власти — ambitio и страсть к деньгам — avaritia. Развитие первого порока привело к тому, что люди превратились в лжецов: имея на уме одно, на словах высказывают другое, расценивают дружеские или неприязненные отношения не по существу, а исходя из расчета, заботятся о привлекательности внешнего вида, а не внутреннего содержания. Второй, еще более гибельный порок в корне подорвал верность, правдивость и прочие добрые навыки. Вместо этого выдвинуты на первый план заносчивость и жестокость, пренебрежение к богам и уверенность в тому что все на свете продажно. Саллюстпй посвящает несколько строк сравнению и описанию этих двух пороков: властолюбия и корыстолюбия, считая, что властолюбие (честолюбие) все же стоит ближе к добродетели, чем второй порок, т. е. чем корыстолюбие: «tamen vitium propius virtutem erat».

Окончательное падение нравов в римском обществе связывается Саллюстием с диктатурой Суллы. После того как Сулла с оружием в руках вторично овладел государством, все предались грабежам и разбоям. Победители (т. е. сулланцы), утратив всякое самообладание и чувство меры, совершали по отношению к согражданам отвратительные преступления и насилия. Даже римская армия, которая славилась когда-то закаленностью духа воинов, развратилась и, забыв обычаи предков, предалась роскоши и разврату.

И вот римское общество окончательно погрязло в пороках и преступлениях. Уважается лишь богатство, добродетель попрана, бедность считается позором, честность — как бы неблагонамеренностью.

Особенно неустойчивой оказалась молодежь, которая под влиянием алчности и роскоши пустилась, с одной стороны, на грабежи, с другой — на безумные траты, забыла стыд и скромность и не желает подчиняться ни людским, ни божеским законам.

Если сравнить современные дома и виллы с храмами, построенные предками в честь богов, то нетрудно убедиться, что предки старались украшать свои святилища набожностью, а свои жилища — славой. Потомки же этих благородных людей дошли до чудовищных извращений, самое богатство для них — предмет дикой забавы, ибо чем иначе объяснить, что некоторые частные лица из прихоти срывают горы и застраивают постройками моря.

Нет ничего удивительного в том, что в подобном обществе пышно расцвели разврат, половые извращения, чревоугодие и прочие пороки. Подобная жизнь, подобная обстановка сама толкает людей, в особенности молодежь, на всякие преступления и беззакония.

Такова картина упадка Римского государства и анализ причин разложения в историческом экскурсе «Заговора Катилины». Мы снова можем убедиться в том, что эта картина есть не что иное, как более полное воспроизведение наброска разложения общества из позднего письма. Кроме того, следует еще раз подчеркнуть различие между этим отрывком и экскурсом раннего письма. Там картина упадка отражала, прежде всего, два основных момента: слабость сената и развращенность народа, что и обусловливало тогда для Саллюстия разложение общества. Но в историческом экскурсе «Заговора Катилины» нет упоминания ни о сенате, ни о народе. Все дело заключается в упадке нравственности, причем причиной подобного упадка выставляется борьба отвлеченных моральных категорий: победа ambitio и avaritia над древнеримской virtus. Снова картина разложения общества в «Заговоре Катилины» представляется крайней абстракцией, являясь в этом смысле как бы прямым продолжением тенденций позднего письма, тенденций «аполитичности».

На первый взгляд действительно теория упадка нравов Саллюстия ставит в центр внимания отвлеченные моральные принципы и критерии. В трактовке римской истории факты социальной и политической борьбы выхолащиваются и подменяются борьбой этих моральных категорий. Основной причиной разложения Римского государства провозглашается упадок нравов.

Таким образом, Саллюстий как будто отходит от конкретно-исторической и политически заостренной концепции Полибия, акцентируя и углубляя те элементы аполитичности, которые даны в схеме Посидония.

Буржуазные ученые, занимавшиеся исследованием этого вопроса, охотно примиряются с видимой аполитичностью теории Саллюстия. Насколько нам известно, в буржуазной науке нет ни одной сколько-нибудь серьезной попытки вскрыть истинный смысл и содержание тех моральных категорий, которыми Саллюстий оперирует. Наоборот, некоторые из буржуазных ученых с видимым удовлетворением отмечают, что подобные воззрения Саллюстия свидетельствуют о его якобы «надпартийных позициях».

Однако можно доказать полную необоснованность и абсурдность подобных утверждений, искажающих истинный облик римского историка, который на самом деле был одним из самых ярких представителей вполне определенного партийного направления в римской историографии.

Прежде всего необходимо поставить вопрос, не являются ли «абстрактность» и «аполитизм» Саллюстия своего рода дымовой завесой, не есть ли это попытка завуалировать некоторые политические убеждения, а сама «абстрактная» теория упадка нравов — не есть ли всего-навсего только фразеология, за которой можно вскрыть весьма конкретные политические симпатии и антипатии. Не являются ли эта «надпартийность», этот «аполитизм» осторожностью опытного политика?

По-видимому, дело обстоит именно так. Картина упадка нравов в «Заговоре Катилины» изображает не разложение общества «вообще», не борьбу абстрактных категорий, как это может показаться на первый взгляд, а рисует разложение вполне определенной группы, определенной прослойки римского общества. Это — картина разложения римского нобилитета.

Дальнейшее знакомство с материалом может лишь подтвердить это предположение.

Действительно, как было показано выше, основной причиной, вызвавшей, по мнению Саллюстия, упадок нравов, в римском обществе было развитие ambitio, а затем avaritia. Но в какой же среде развились эти пороки? Отнюдь не прямо, а только намеками, косвенно дает возможность Саллюстий узнать его истинное отношение к этому вопросу.

Саллюстий указывает на то, что в результате развития упомянутых пороков власть в государстве вырождается из справедливой в самую жестокую и неприемлемую. Но если это так, то упомянутые пороки характерны, как это и подчеркивает Саллюстий, в первую очередь для тех, кто стоит у власти. Между тем власть в Римском государстве незаконно захвачена нобилитетом. Об этом Саллюстий совершенно прямо говорил еще в раннем письме; в «Заговоре Катилины» можно встретить не менее определенные высказывания по этому вопросу.

Господство клики нобилитета становится особенно явным после того, как Помпеи отправился на войну с пиратами и Митридатом. В руках олигархии сосредоточились государственные должности, управление провинциями и все прочее.

Но если ambitio и avaritia свойственны именно власть имущим, то из вышесказанного следует, что эти пороки, вызвавшие столь глубокий упадок нравов, характеризуют римский нобилитет.

Не случайно Саллюстий в историческом экскурсе подчеркивал, что окончательный распад общества начинается со времени сулланской диктатуры, предавшей государство нобилитету. Также не случайно Саллюстий указывает, что именно действия Суллы побудили Катилину к его преступной попытке захватить власть, что Катилина рассчитывал на поддержку сулланских ветеранов.

Когда Саллюстий переходит к описанию тех безумных трат и роскоши, того преклонения перед богатством, которые пышно расцвели в Риме, он снова подразумевает насквозь безнравственную и продажную среду нобилитета. Это опять та же немногочисленная клика, которая благодаря своему богатству — а богатство их единственная доблесть и достоинство — захватила власть и первенство в государстве. Говоря же о роскоши домов и вилл, о безумных предприятиях и тратах вроде срытия гор и застройки морей, Саллюстий, несомненно, намекал на определенных, всем известных лиц, представителей нобилитета, хотя бы, например, на Лукулла.

Итак, оказывается, что в историческом экскурсе Саллюстий, рисуя картину развращенности и разложения римского общества, подразумевал не общества «в целом», а в первую очередь и главным образом среду нобилитета. Но в этом нас убеждает не только материал исторического экскурса.

Самый факт заговора, самая личность Катилины есть для Саллюстия явление закономерное и неизбежное, есть следствие морального разложения той социальной среды, которая одна только и могла породить чудовище, подобное Катилине. Саллюстий сам подчеркивает, что Катилина был продуктом окружавшей его среды: «вдохновили его к тому же испорченные нравы общества, терзаемого двумя противоположными, но одинаково отвратительными пороками — роскошью и корыстолюбием». Между тем, как было установлено выше, общество, терзаемое подобными пороками — luxuria atque avaritia,— это среда нобилитета. Да и сам Саллюстий дает совершенно четкий ответ на вопрос о том, какой средой был порожден Катилина: «L. Catilina, nobili genere natus».

Таким образом, Катилина — порождение развратной среды нобилитета, в нем как бы персонифицированы все пороки этого сословия. У него извращенный характер, который сводит на нет все его природные дарования, его смолоду прельщают междоусобные войны, грабежи и убийства, он коварен, непостоянен, лжив, неискренен, жаден до чужого, расточителен в своем, неумерен в страстях. Почти в тех же самых выражениях перечисляются здесь Саллюстием те качества и пороки, которыми он наделил римское общество «в целом», т. е. римский нобилитет.

Но Катилина для Саллюстия — типичный представитель нобилитета не только пo данным своего характера, но и по всем своим «устремлениям») Он обуян безмерно страстным желанием захватить государственную власть, он стремится к тирании, он не стесняется в выборе средств для достижения этой цели и наметил себе в качестве образца для подражания Суллу и его действия.

В связи с вышеизложенным небезинтересно отметить один момент, который, несмотря на свою явную нарочитость и искусственность, до сих пор почему-то не отмечен никем из исследователей Саллюстия. Дело в том, что тезис Саллюстия: Катилина — закономерный продукт развращенной среды нобилитета — подчеркнут самим Саллюстием «конструктивно». Действительно, после главы V, где дана характеристика Катилины, изложение прерывается и дается обширный исторический экскурс. Саллюстий сам объясняет это тем, что поскольку уж ему пришлось заговорить об общественных нравах, то необходимо вернуться назад и хотя бы вкратце рассказать о порядках, установленных предками, о том, как они управляли государством и как оно, постепенно изменяясь, превратилось из прекраснейшего в самое худшее и самое порочное2.

Но дело не только в том, что исторический экскурс повествует о «прошлых порядках» и о том, как «государство из прекраснейшего превратилось в самое худшее и порочное», но в том, что этот рассказ имеет определенную целеустановку. Он «увязан» с личностью Катилины, он должен показать развращенность и разложение именно той социальной среды, продуктом которой явился Катилина, должен исторически обосновать развитие тех пороков римского нобилитета, персонификацией которых опять-таки является Катилина. Глава V — характеристика Катилины, главы VIVIII — характеристика той социальной среды, которая породила Катилину. Он плоть от плоти, кровь от крови этой среды; в нем, как в микрокосме, сконцентрированы все характерные черти, все пороки людей этого сословия, в нем есть все, что характерно для них, и ничего, чего бы у них не было. Это вполне естественно — поскольку Саллюстий рассматривает общество как собирательное выражение одного человека, то и римский нобилитет есть для него собирательное выражение Катилины, как сам Катилина — персонификация наиболее характерных черт и свойств нобилитета. Вот почему исторический экскурс вставлен именно после характеристики Катилины. Саллюстию нужно было показать, как в результате разложения нобилитета исторически и неизбежно сложился такой социальный тип, как Катилина.

Нельзя не отметить и того обстоятельства, что Саллюстий всячески старается подчеркнуть знатность происхождения заговорщиков, т. е. непосредственного окружения Катилины, его «среды»: «в таком и столь испорченном государстве Катилина, что было всего легче сделать, имел вокруг себя в качестве свиты толпы пороков и преступлений». В изображении Саллюстия нобилитет является основной руководящей силой в заговоре, хотя Саллюстий в числе участников заговора Катилины упоминает не только представителей нобилитета в узком смысле этого слова, но и других знатных лиц. Саллюстий подробно перечисляет наиболее видных деятелей заговора: Публия Лентула Суру, Публия Автрония, Луция Кассия Лонгина, Кая Цетега, Публия и Сервия Суллу, Луция Варгунтея, Квинта Анния, Марка Порция Леку, Луция Бестию, Квинта Курия — и указывает, что все они были «senatorii ordinis», затем Марка Фульвия Нобилиора, Луция Статилия, Публия Габиния Капитона и Кая Корнелия, которые были «ex equestri ordine» и, наконец, упоминает о многих (multi) из колоний и муниципиев, не преминув указать, что они были «domi nobiles». Но, кроме них, в заговоре было замешано значительное количество более тайных участников, тоже из среды нобилитета, а что касается молодежи, то «в остальном большая часть юношества, но особенно [из среды] нобилей, благоприятствовала начинаниям Катилины». Другие сторонники Катилины снабжаются также характеристиками, где подчеркивается их принадлежность к нобилитету. Так, например, про участника первого заговора Гнея Писона говорится: «знатный юноша необыкновенной дерзости, энергичный». Упомянутый уже Квинт Курий характеризуется как человек «natus baud obscuro loco» и указывается на его связь с Фульвией, «mnliere nobili». И, наконец, в речи, вложенной в уста Катону, заговор прямо характеризуется как дело рук нобилитета: «знатнейшие граждане составили заговор с целью уничтожить родину в огне». Таким образом, едва ли возможно сомневаться в том, что Саллюстий хочет представить заговор Катилины как преступную попытку со стороны представителей нобилитета узурпировать государственную власть и установить открытую тиранию.

В заключение доказательств предлагаемого понимания картины упадка нравов римского общества как картины разложения нобилитета хотелось бы указать на одно существенное обстоятельство. Оно заключается в том, что в «Заговоре Катилины» характеристика разложения «народа» выделена в самостоятельное отступление в главах XXXVIIXXXVIII. Поскольку это так, то очевидно, что в историческом экскурсе, т. е. в главах XXIII, подразумевается сенат и в первую очередь нобилитет, как его наиболее типичная и наиболее активная часть.

Теперь возможно сделать твердый вывод. Изображая картину упадка нравов в «Заговоре Катилины» и анализируя причины этого упадка, Саллюстий пользовался «абстрактной» фразеологией лишь в качестве дымовой завесы для прикрытия своих нападок на нобилитет, развивая на самом деле растущее в нем убеждение, что к своей гибели римское общество было приведено в результате развращенности и безнравственности нобилитета. Нобилитет для Саллюстия является главной причиной разложения, нобилитет — конкретный носитель зла, язва, разъедающая римское общество. Вся история Рима излагается как история падения нравов (если сохранить «дымовую завесу») или, что по существу одно и то же, как история «злокозненности» нобилитета (если «дымовую завесу» отбросить). Труд Саллюстия «Заговор Катилины» есть попытка построить серьезный обвинительный акт против нобилитета, к тому же исторически «обоснованный», ибо исторический экскурс и должен доказать глубокую закоренелость, «извечность» злокозненности нобилитета. Так Саллюстий пользуется отвлеченной, абстрактной, на первый взгляд, теорией упадка нравов в качестве орудия острой партийной борьбы.

Дальнейшее развитие политических воззрений римского историка может только подтвердить такое изображение позиций Саллюстия в отношении нобилитета. Если, как было только что установлено, «Заговор Катилины» можно назвать скрытой инвективой против нобилитета, то более поздние произведения Саллюстия — «Югуртинская война» и «Истории» — представляют собою уже явное, ничем не прикрытое нападение на политического врага.

В самом начале «Югуртинской войны», говоря о мотивах, побудивших его заняться историей этой войны, Саллюстий совершенно недвусмысленно и открыто заявляет: «я буду описывать войну, которую римский народ вел с Югуртой, царем нумидийцев; во-первых, потому, что она была велика и жестока, и победа клонилась то на ту, то на другую сторону; затем потому, что тогда было впервые оказано сопротивление высокомерию нобилитета». Таким образом, оказывается, что даже цель написания сочинения о Югуртинской войне заключалась в показе истоков борьбы против нобилитета и в обличении злокозненности последнего.

Обращение к историческому экскурсу «Югуртинской войны» может лишь еще раз убедить в том, что основным, конкретным носителем зла для Саллюстия является нобилитет. В этом экскурсе римская история излагается как история борьбы между плебсом и нобилитетом, причем плебеи борются за свои «права», а нобилитет творит беззакония. Недаром, говоря об убийстве Гракхов и о «беззаконном торжестве» нобилитета, Саллюстий делает следующий вывод: «такие вещи очень часто губили великие государства». Во фрагментах экскурса «Историй» Саллюстий еще более четко ставит вопрос о прирожденности зла человеческой природе, подразумевая, конечно, «природу» римского нобилитета: «у нас первые разногласия были результатом порочности человеческой природы». Затем он показывает, в чем заключались эти dissensiones и кто был их виной. Оказывается, что эти dissensiones есть не что иное, как извечная борьба сословий в римском обществе, борьба плебеев против патрициев, борьба римского народа против нобилитета за узурпированную им власть и права.

Ценность фрагментов экскурса «Историй» заключается, между прочим, в том, что они совершенно ясно дают понять, на чьей стороне симпатии Саллюстия и чье дело он считает правым. Когда Саллюстий говорит, что «затем отцы властвовали над плебсом как над рабами», то ясно, что он всецело на стороне плебеев; когда Саллюстий рассказывает, что «плебс, подавленный этими жестокостями и более всего ростовщичеством, так как при постоянных войнах он одновременно терпел и от налогов и от военной службы, будучи вооружен, занял священную гору и Авентин и выговорил тогда себе трибунов плебса и другие права», то и здесь явно проглядывает сочувствие к плебсу, который борется за «права», а не творит беззакония, как это делает аристократия.

Для того, чтобы подвести итог вопросу об отношении Саллюстия к нобилитету, следует остановиться на анализе речей Меммия и Мария из «Югуртинской войны». В этих речах Саллюстием мобилизован весь арсенал обвинений против нобилитета.

Схема речи Меммия приблизительно такова. Он начинает с обращения к народу, упрекая его в бездеятельности, политической индифферентности, в рабском подчинении нобилитету. Затем Меммий дает обзор преступных деяний нобилитета в отношении народа, говорит об убийстве Кая Гракха и Марка Фульвия, о разграблении народных денег, о господстве кучки честолюбцев и корыстолюбцев.

После этого Меммий переходит к изображению безотрадной и мрачной картины современного ему разложения общества, т. е. непосредственного и неизбежного следствия вышеизложенных преступных действий нобилитета. Подкупные, развратные представители нобилитета, находящиеся у кормила правления, продают ныне с торгов законы и величие Римского государства заклятым врагам Рима. Вся власть сосредоточена в руках этих изменников, запятнанных народной кровью, в руках убийц и гонителей народа. Их правление — преступный заговор (factio) против римского народа, и нобилитет есть не что иное, как кучка преступных заговорщиков (factiosi). Меммий проводит яркое сопоставление бесправия плебеев с преступным и беззаконным господством нобилитета и предлагает выступить против него, избрав в качестве пробного камня дело Югурты.

Заключительным аккордом этой речи служит гневное обличение узурпаторских действий нобилитета, призыв к народу стряхнуть с себя политическую индифферентность и, наконец, указание на то, что борьбу следует вести до конца и непримиримо, ибо всякий компромисс приведет к полному краху дела.

Изложение речи Меммия намеренно дано здесь несколько схематично. Дело в том, что самая конструкция, самое построение речи представляют значительный интерес. Речь, как нетрудно убедиться, представляет собой дублет, корректив исторического экскурса из «Югуртинской войны», отличающийся еще более четкой и непримиримой партийной установкой, чем сам экскурс.

Речь Мария также является блестящей инвективой против нобилитета. Она построена в ином плане и дополняет собою речь Меммия. Если речь Меммия есть некое «историческое доказательство» злокозненности нобилетета, некий исторический обзор его преступных деяний, то речь Мария является теоретическим и принципиальным обоснованием этой злокозненности. В ней сделана попытка развенчать и окончательно дискредитировать самый принцип, на котором держится понятие nobilitas.

Марий начинает свою речь с того, что высокое звание консула, полученное им по милости народа, налагает на него ряд ответственных обязанностей. Он указывает на особую трудность своего положения: другие могут рассчитывать на древность происхождения, выдающиеся подвиги предков, на средства друзей и родственников, на множество клиентов. Он же может надеяться только на самого себя, на свою собственную доблесть и правоту своих действий. Трудность положения Мария усугубляется еще тем, что нобилитет, конечно, только и ждет случая, чтобы использовать какой-нибудь промах или недостаток Мария и погубить его, но он, привыкнув с детства к трудам и опасностям, останется тверд, непоколебим и не свернет с пути добродетели.

После этого вступления Марий переходит к главной части своей речи, к построению «принципиального» обвинения против нобилитета. Обязанность вести войну с Югуртой, говорит Марий, возложена на него к величайшему неудовольствию нобилей. Но разве было бы лучше избрать для выполнения этой сложной задачи человека древнего рода, имеющего длинный ряд фамильных изображений, но вместе с тем совершенно неспособного к ведению войны? Такие люди, все равно, вынуждены перепоручать фактическое ведение военных действий другим лицам или же они бросаются изучать труды греческих теоретиков военного искусства, наивно надеясь, что это заменит недостающий им практический опыт. Марий просит сравнить его, человека незнатного происхождения, с подобными людьми. То, о чем эти люди знают лишь из книг, он испытал на практике, на поле сражения. Пусть они презирают его за незнатность происхождения, он может отплатить им еще большим презрением за их неспособность и ничтожность, тем более, что в первом виновата судьба, а во втором они сами. Свое рассуждение Марий заканчивает следующей замечательной фразой, в которой кратко формулируется основная, ведущая мысль всей речи: «хотя я [и] полагаю, что природа едина и обща у всех, я все же думаю, что достойнейший является и благороднейшим».

Далее Марий развивает эту ведущую мысль. Он доказывает, что знатность (nobilitas) завоевывается славными деяниями, и представители так называемых знатных родов всецело обязаны этой своей знатностью славным подвигам предков, которые тоже когда-то были безвестными и незнатными. Поэтому представители нобилитета совершенно напрасно надеются беспрестанным упоминанием о подвигах предков увеличить свой собственный авторитет, наоборот, славная жизнь и деяния их предков еще более оттеняют позорное бездействие ничтожного потомства.

Затем Марий говорит, что «знатность» его рода начинается с него самого и поэтому он не может представить фамильных портретов, но зато может продемонстрировать полученные им самим военные трофеи, почетные награды и раны, нанесенные ему спереди. Речь его, конечно, недостаточно изысканна, он не изучал правил греческого красноречия, однако, по его мнению, от подобного изучения люди не становятся ни добродетельнее, ни лучше. Взамен этого он в совершенстве изучил науку, которая более полезна для отечества, науку войны, науку побед. На войско он может действовать своим личным примером, он будет делить с ним все невзгоды и трудности похода. Так следует поступать военачальнику, так именно поступали предки, и этим они прославили себя и возвеличили Римское государство.

Наконец, Марий обрушивается на образ жизни представителей нобилитета и противопоставляет нравы и обычаи, царящие в развращенной среде нобилитета, своему собственному образу жизни. Эти люди унаследовали от своих предков знатность и богатства, унаследовали все, кроме добродетели. Они проводят свою жизнь среди пиров, роскоши и разврата. Но пусть бы так было и впредь! Марий говорит, что он не променяет военные труды, пыль и пот на эти роскошные пиршества, ибо истинная доблесть ищет славы в оружии, а не в роскошном образе жизни. Но все дело в том, что эти презренные хотят отнять у людей достойных то, что заслужено трудами и доблестью. Этого уже нельзя терпеть, ибо это обращается во вред самому государству.

Заключение речи Мария посвящено перспективам дальнейших военных действий против Югурты, которые рисуются Марием в весьма оптимистических тонах. После того как командование передано ему, Марию, война, несомненно, должна окончиться победой, ибо у Югурты отнимается его лучшая защита: корыстолюбие, надменность и неопытность римских военачальников. Следовательно, победа близка, а вместе с ней — добыча и слава.

Таково содержание речи Мария. Эта речь — не только злейшая инвектива против нобилитета, где развенчивается все то, что составляет гордость данного сословия, все то, на чем держится самое понятие «нобилитет», но одновременно это панегирик жизнеспособности, энергии «новых людей», выходцев из низших слоев, к которым принадлежит и сам Марий. Речь Мария с ее принципиальной и даже философской окраской, с ее необычайной политической направленностью как бы подводит окончательный итог развития взглядов Саллюстия на нобилитет.

Отношение Саллюстия к нобилитету, сформулированное в «Заговоре Катилины» в форме абстрактной теории упадка нравов, теперь в более поздних произведениях римского историка проступает уже вполне обнаженно, в совершенно конкретных и политически заостренных формулировках и лозунгах. Эта примечательная эволюция отношения Саллюстия к нобилитету, несомненно, тесно связана с дальнейшим развитием политических воззрений римского историка, которое может быть вскрыто на основе более детального анализа его поздних произведений — «Югуртинской войны» и «Историй».

 

Источник—

Утченко, С.Л. Идейно-политическая борьба в Риме накануне падения республики / С.Л. Утченко.- М.: Издательство академии наук СССР, 1952.- 300 с.

 

Предыдущая глава ::: К содержанию ::: Следующая глава

Оцените статью
Adblock
detector