Мы осветили основные факты запоминания, воспроизведения и забывания материала, как они представляются сейчас в психологической науке.
Сейчас мы можем перейти к тому, что будет основным содержанием этой книги, и в кратких чертах осветить основные вопросы неврологической организации памяти.
До конца 50-х годов о мозговых механизмах памяти было известно очень мало. Лишь в 80-е годы прошлого века С. С. Корсаков [1890], [1892] описал факты грубейшего нарушения памяти при алкогольных отравлениях коры, а в начале этого века В. М. Бехтерев опубликовал первые наблюдения, указывающие на большую вероятность того, что в механизмах непосредственной памяти участвуют образования медиальных отделов височной области, в частности ядра гиппокампа (В. М. Бехтерев [1907]). Еще некоторое время спустя был опубликован ряд наблюдений, где сообщалось о важности роли, которую в запечатлении и воспроизведении следов непосредственных впечатлений играют образования, соединяющие внутренние отделы височной области (гиппокамп), гипоталамус и ядра зрительного бугра (так называемый круг Пейпеца). Специально выделялась роль, которую в этом процессе играют мамиллярные тела (они стали рассматриваться как релейные ядра потока возбуждений, возникающих в гиппокамповой области). Эти исследования, основанные на наблюдениях, которые казались парадоксальными, привели к мысли, что память не является процессом, равномерно связанным со всеми областями головного мозга, и что в нем можно выделить аппараты, имеющие особенное и специальное значение для сохранения и воспроизведения следов непосредственного опыта.
Существенное развитие современных знаний о мозговых структурах, участвующих в непосредственной памяти, было связано с работами Сковилла и Б. Милнер, а затем с многочисленными работами Б. Милнер и ее сотрудников.
В 1957 г. Сковилл и Милнер опубликовали первые наблюдения, показавшие, что двусторонняя резекция гиппокампа вызывает грубые нарушения непосредственного запечатления и воспроизведения текущей информации (иначе говоря, делает невозможным перевод новых следов в долговременную память), хотя оставляет старые следы долговременной памяти сохранными.
Больной, описанный этими авторами, мог удержать следы от действовавших на него раздражений в течение длительного периода времени (несколько секунд или даже минут), если в этот период не было побочных, отвлекающих раздражителей. Он мог выработать двигательные навыки и сохранить их на некоторое время, однако решающим был тот факт, что все впечатления, доходившие до него, быстро исчезали из его памяти, и через несколько минут (или после небольшого отвлечения) больной не вспоминал даже того факта, что ему предъявлялся соответствующий материал, что с ним велась беседа, что он производил какие-либо действия, и не узнавал врача, который работал с ним несколько минут назад. Характерно, что этот больной не обнаруживал никаких изменений личности, сохранял полную ясность сознания, не давал конфабуляций и его интеллектуальные операции (иногда достаточно сложные) сохранялись совершенно незатронутыми. Характерен и тот факт, что память на прежние, хорошо упроченные ранее события сохранялась у больного и поражение ограниченных участков головного мозга вызывало у него лишь ограниченные нарушения перевода текущих впечатлений в долговременную память, не затрагивая, таким образом, ранее консолидированных следов прежнего опыта.
Такое явление наблюдалось лишь при двусторонних поражениях гиппокампа, появляясь и в тех случаях, когда в сонную артерию больного с односторонним поражением гиппокампа вводился амитал натрия, временно выключающий работу и второго, симметричного гиппокампа.
Односторонние поражения гиппокампа вызывали лишь стертые нарушения памяти, причем поражение левого гиппокампа сказывалось особенно отчетливо на речевой памяти, а поражение правого гиппокампа — на удержании в памяти и воспроизведении невербализованного, наглядного материала (Милнер [1958], [1965], 11968], [1970]; Коркин [1965]; Кимура [1963]; Приско [1963] и др.).
Этими исследованиями был сделан решающий шаг для выделения специальных отделов больших полушарий, связанных с непосредственной памятью и играющих решающую роль в запечатлении и воспроизведении следов, основных звеньев мнестической деятельности.
Важнейшее значение этого шага станет понятным, если учесть, что многочисленные исследования, проведенные в это же время на обезьянах, показали, что нижние и внутренние отделы височной области совершенно необходимы для удержания следов и что экстирпация этих отделов мозга приводит к тому, что животные оказываются неспособными к выработке элементарных навыков (Багшоу и Прибрам [1953]; Мишкин и Прибрам [1955—1956]; Вейзкранц и Прибрам [1957]; сводные данные см.: Прибрам [1969]). Интимные механизмы этого дефекта стали понятными после того, как в ряде работ, проведенных на нейронном уровне (Эди [1962]; Кандель и Спенсер [1961]; Андерсен и Ломо [1967]; Виноградова [1965], [1969]; Виноградова и др. [1970]), было установлено, что значительная часть нейронов гиппокампа относится к особому разряду нервных клеток, не реагирующих избирательно на раздражители той или иной модальности, но активно отвечающих на всякое изменение сигнала, иначе говоря, несущих функцию компарации (сличения) новых раздражителей со следами прежних, ранее имевших место воздействий.
Именно этот факт и позволяет понять, почему разрушение этих образований или их проводящих путей выключает из работы важнейший аппарат, необходимый для непосредственной памяти, и ведет к столь необычным последствиям — нарушению удержания следов прежнего опыта.
Мозговые системы, на которых мы остановились, необходимы для нормального запечатления следов. Однако они ни в какой степени не исчерпывают тех мозговых систем, которые принимают участие в мнестической деятельности.
Как мы уже сказали выше, процесс запоминания лишь в наиболее элементарных случаях ограничивается простым запечатлением непосредственно доходящих до субъекта впечатлений. Как правило, запоминание включает в свой состав процесс кодирования непосредственных впечатлений, введения поступающей информации в определенную познавательную систему.
Эта познавательная система может опираться на различные модальности (зрительную, слуховую, тактильную) и почти всегда включает в свой состав речевую организацию, которая в одних случаях сводится к называнию воспринимаемого предмета (оно неизбежно участвует почти во всех познавательных процессах), а в других (более сложных) предполагает сложный процесс отнесения воспринимаемого материала к известной категории, введение его
в известную логическую систему. Именно этот факт дал основание целому ряду исследователей, на которых мы ссылались выше, сближать процессы памяти с познавательными процессами и утверждать, что память в чистом виде практически не встречается у человека.
Это положение неизбежно заставляет нас включать в число аппаратов, на которые опирается память, и другие системы головного мозга, отличные от указанных выше.
Известно, что внешняя информация, поступающая в мозг через органы чувств, опирается на работу задних, гностических отделов мозговой коры и доходит до человека через модально-специфические — затылочные (зрительные), височные (слуховые) или теменные (тактильно-кинестетические) отделы коры головного мозга. Известно далее, что каждый из этих разделов коры имеет сложное, иерархическое строение и что если первичные отделы каждой из этих зон связаны с приемом и дроблением поступающей информации, то их вторичные отделы, которые надстраиваются над первичными, превращают «соматотопическую проекцию» воспринимающих поверхностей в их функциональную организацию, обеспечивая тем самым осуществление подвижных синтезов доходящей до человека информации (А. Р. Лурия [1962] и др.).
Следовательно, процессы содержательной памяти (запоминания доходящего до человека материала) неизбежно должны вовлекать в работу эти задние, гностические отделы коры, доводящие до мозга материал, который в дальнейшем подлежит запоминанию. Лишь поступив в гностические отделы коры и включившись в известные познавательные системы, этот материал может быть запечатлен, что, как уже сказано выше, происходит с участием специальных компарирующих (сличающих) аппаратов мозга, но что не могло бы иметь места, если бы подлежащий запечатлению материал не был принят и обработан в гностических зонах коры.
Принимают ли гностические зоны коры участие не только в процессах восприятия, но и в процессах памяти, оставалось до последнего времени (да и сейчас остается) открытым вопросом, и если классики теории мозговой локализации рассматривали все сложные отделы гностических зон коры как аппарат специфических чувственных образов (иначе говоря, аппарат чувственной памяти), то другие неврологи считали достаточным характеризовать их как аппараты познавательной деятельности, в которую неизбежно входит сохранение следов от прежних воздействий на ту же чувственную сферу.
Дальнейшим исследованиям надлежит ответить на этот сложный вопрос и уточнить роль, которую гностические зоны коры играют в мнестических процессах.
Однако, каким бы ни был этот ответ, естественно, что вклад, который вносят гностические зоны коры в процессы памяти, связан с их функцией организации чувственного опыта и что мнестические функции этих отделов коры нераздельно соприкасаются с гностическими и, следовательно, эти отделы коры имеют непосредственное отношение к частным, модально-специфическим формам памяти. Материалы, которыми мы располагаем, надежно подтверждают это положение и, как мы еще увидим ниже, показывают, что поражение соответствующих гностических зон коры может привести к нарушениям памяти, ограниченным данной модальностью, оставляя другие виды памяти, связанные с иными модальностями, сохранными (Б. Милнер [1970]; А. Р. Лурия и М. Ю. Рапопорт [1962]; А. Р. Лурия и Т. А. Карасева [1967]; М. Климковский 11966]; Фам Мин Хак [1971] и др.).
Мозговые системы, участвующие в процессах запоминания, не ограничиваются, однако, только что указанными аппаратами компарации (сличения) следов прежнего опыта с актуальными воздействиями и аппаратами модально-специфических, гностических зон коры. Тот факт, что каждая переработка поступающей информации осуществляется у человека при ближайшем участии речи,— факт, на который мы уже указывали,— заставляет предполагать, что в систему корковых зон, играющих значительную роль в организации следов памяти, входят и речевые зоны коры левого полушария.
Большое число наблюдений, которые были опубликованы в мировой литературе, начиная с классических работ К. Гольдштейна и его сотрудников, Хэда, Иссерлина и др. и кончая нашими исследованиями (А. Р. Лурия [1947], [1962], [1970] и др.), заставляет предполагать, что процесс кодирования доходящей информации в известные логико-грамматические и смысловые системы, без которого трудно представить себе перевод следов кратковременной памяти в долговременную, определяет участие в процессах памяти и теменно-височных (речевых) отделов коры. Однако естественно, что их роль в организации мнестических процессов совершенно иная, чем роль гиппокампа и модально-специфических, гностических зон коры.
Речевые зоны коры, обеспечивающие участие речи в переработке информации, в высокой мере способствуют организации отдельных частных впечатлений в целые дифференцированные системы, иначе говоря, принимают непосредственное участие в превращении изолированных дробных воздействий в укрупненные организованные структуры. Естественно, что поражение речевых зон коры, которое приводит к невозможности использовать эти мощные средства организации и «укрупнения» доходящего до человека дискретного материала, не может не отразиться на его удержании. Поэтому, как в свое время было правильно отмечено Омбреданом [1951] и другими исследователями, поражение речевых зон и нарушение процессов организации приходящей информации с помощью смысловой системы языка неизбежно должно привести к существенным нарушениям памяти, которая, однако, должна в этом случае носить не модально-специфический, а системно-специфический характер, отражаясь на всех процессах, требующих участия речи, и не отражаясь на сенсорных процессах, протекающих без ее участия.
Этот факт отмечался многими авторами (в последнее время на него указывали Б. Милнер и ее сотрудники), и ниже мы специально остановимся на тех своеобразных нарушениях памяти, к которым приводит нарушение речевых зон коры.
Мы должны остановиться на последней из мозговых систем, участие которой в мнестических процессах нам представляется чрезвычайно важным. Речь идет о лобных долях мозга.
В литературе, основанной на наблюдениях, проведенных над животными с экстирпированными лобными долями, высказывалось мнение, что лобные доли мозга являются аппаратом, имеющим решающее значение для сохранения следов памяти. Это предположение было основано на том, что после разрушения префронтальных отделов мозга животные оказывались не в состоянии выполнять отсроченные реакции, в то время как непосредственные реакции на сигналы выполнялись ими успешно (Джекобсон [1935] и многие другие).
Однако, как показали дальнейшие наблюдения (Малмо [1942]; Прибрам [1961], [1963]; Вейзкранц [1966]; Конорский [1964] и др.), эти факты не говорили еще о нарушениях памяти: экстирпация префронтальных отделов мозга резко снижала процесс торможения реакций на посторонние стимулы, повышала отвлекаемость животного, и именно этот фактор и приводил к затруднениям отсроченных реакций. Поэтому, как только упомянутые авторы исключили влияние побочных раздражителей (например, проводя опыты в темноте или снижая возбудимость коры), выполнение отсроченных реакций животными с разрушенной префронтальной корой оказалось доступным.
И все-таки лобные доли мозга (особенно лобные доли мозга человека) несомненно принимают существенную, но совсем особую роль в процессах запоминания.
Как мы уже говорили выше, память человека следует понимать как активную мнестическую деятельность. Это проявляется в том, что человек активно перерабатывает доходящую до него информацию и не просто запечатлевает следы адресованных ему раздражителей, но кодирует эту информацию, отбирает ее существенные признаки, вводит ее в определенную систему, известную «субъективную организацию» (Шифрин [1970]; Фейгенбаум [1970]; Рейтман [1970] и др.). Более того, в ряде случаев этот активный характер мнестической деятельности проявляется как раз в том, что человек ставит специальную задачу запомнить или припомнить соответствующий материал, и именно это превращает процесс непреднамеренного, пассивного запечатления в специальную форму активной мнестической деятельности (А. А. Смирнов [1948], [1966]; А. Н. Леонтьев [1959] и др.) и придает памяти избирательный специфически человеческий характер.
В нейропсихологии известно, однако, что удержание намерений и программирование деятельности соответственно этим намерениям, так же как активное сопоставление эффекта деятельности с поставленной задачей, — все это является основными функциями лобных долей мозга, которые и обеспечивают сознательное и целенаправленное протекание деятельности человека.
Этот факт подтверждается большим числом наблюдений над нарушением психических процессов у больных с массивными поражениями лобных долей мозга, которые, как известно, сохраняют возможность выполнения простых реакций, но разрушают сложные избирательные формы поведения, подчиняющиеся известным программам, заменяя их либо примитивными эхопраксическими действиями, либо патологически инертными стереотипами (П. К. Анохин [1949]; А. Р. Лурия [1962], [1963], [1970]; А. Р. Лурия и Е. Д. X омская [1966] и др.).
Естественно поэтому, что поражения лобных долей мозга, разрушающие активную, целенаправленную деятельность, неизбежно сказываются и на мнестических процессах. Такие поражения могут сохранить возможность непосредственно запечатлевать следы или даже кодировать их в сложные (в том числе и речевые) системы. Однако совершенно ясно, что эти поражения в корне нарушают активную избирательную мнестическую деятельность, устраняя задачу запомнить или припомнить нужный материал, заменяя процесс активного запоминания или припоминания пассивным удержанием следов и приводя к бесконтрольному всплыванию побочных следов или к инертным стереотипам.
Ниже мы еще будем иметь возможность обсудить большой конкретный материал, подтверждающий эти положения.
Мы можем сделать выводы из приведенных рассуждений.
Анализ материалов, полученных за последние десятилетия, позволил убедиться в том, что если процесс запечатления и удержания следов является общей функцией нервной клетки, то это вовсе не значит, что сложно построенная мнестическая деятельность равномерно вовлекает все отделы мозга и является функцией всей коры больших полушарий, взятых как нерасчлененное целое.
Данные, которыми располагает современная физиология и нейропсихология, убедительно показывают, что мнестическая деятельность обеспечивается сложной системой совместно работающих отделов мозга, причем каждый из этих отделов вносит свой вклад в эту сложную деятельность.
Факты, которыми располагает современная наука, заставляют думать, что если образования гиппокампа обеспечивают элементарную компарацию (сличение) актуальных раздражителей со следами прежнего опыта, то гностические и речевые зоны коры участвуют в переработке и кодировании поступающей информации, обеспечивая важные условия организации запоминаемого материала, а передние (лобные) отделы коры входят в эту систему на совсем иных ролях, давая возможность сохранять намерение, программировать поведение и обеспечивать активную, избирательную мнестическую деятельность.
Естественно, что адекватные представления об этой сложной мозговой организации человеческой памяти позволят нам по-новому подойти к анализу ее механизмов и сделают доступными для анализа и те формы нарушений памяти, которые возникают при локальных поражениях мозга.
—Источник—
Лурия, А.Р. Нейропсихология памяти/ А.Р. Лурия.- М.: Педагогика, 1974.- 312 с.
Предыдущая глава ::: К содержанию ::: Следующая глава
