Издавна и вплоть до самого последнего времени буржуазная наука широко декларирует тезис о тесном родстве греческой и римской «цивилизации». Это утверждение стало своего рода отправной посылкой для подавляющего большинства буржуазных ученых, которые стремятся по возможности ярче подчеркнуть общие основы языка, греко-италийской религии, права, государственности и даже самой истории обоих народов. Увлекаясь доказательством сходства, родства и единства греко-италийского мира, буржуазная наука совершенно незаконно игнорирует и оставляет в тени конкретно-исторические особенности, характеризующие как одно, так и другое общество. Все это делается с вполне определенной целью: буржуазные ученые хотят любой ценой доказать «кровное родство» и «духовную близость» этих двух народностей.
Некритическое отношение к этой традиционной для буржуазной науки точке зрения было бы серьезной ошибкой для советского историка. Советские историки не должны фетишизировать понятия «близости», «родства», «единства» греко-римского мира, не должны, удовлетворяясь подобными односторонними и общими формулами, отказываться от изучения конкретных особенностей исторического развития каждого из этих обществ. Наоборот, следует обратить достаточно серьезное внимание на эти особенности, избрав их объектом самостоятельного исследования.
С другой стороны, менее всего, конечно, можно утверждать, что между греческим и римским обществом нет и ничего не может быть общего. Подобное утверждение немыслимо, но отнюдь не в силу «духовной близости» или «кровного родства» греков и римлян, а в силу того, что эти народности находились в определенный исторический период на одинаковой ступени развития производительных сил и соответствующих им производственных отношений, говоря иными словами, имели одинаковую социально-экономическую основу, т. е. принадлежали к той разновидности рабовладельческого общества, которая известна под названием античного и которая характеризуется в первую очередь тем, что именно здесь рабовладельческий способ производства достиг своего высшего развития. Но это обстоятельство отнюдь не исключает своеобразия тех путей развития, по которым шло как греческое, так и римское общество. Поэтому попытка вскрыть некоторые особенности, а иногда и довольно существенные различия, характеризующие классовую структуру, формы политической борьбы, государственные институты как греческого, так и римского общества, может оказаться плодотворной для развития нового, покоящегося на марксистско-ленинском историческом методе, представления об античном мире.
Уже исторически сложившиеся пути развития греческого полиса, с одной стороны, и италийской общины — с другой, далеко не одинаковы.
Самый процесс возникновения греческих полисов, поскольку о нем можно высказать определенное суждение (т. е. отбросив все гипотетические домыслы), представляется в этом смысле весьма симптоматичным.
На южной оконечности Балканского полуострова или на островах Эгейского моря уже довольно рано (в основном, с периода великой колонизации VIII—VI вв. до н. э.) возникают города-государства, полисы, ориентированные всем своим экономическим (и политическим!) развитием на морские торговые пути и порождающие, в свою очередь, все новые и новые города по берегам Средиземного и Черного морей.
Кстати сказать, определенная процедура, выполнявшаяся при основании колоний, дает возможность придти к некоторым ретроспективным выводам по поводу возникновения полисов и в материковой Греции. Здесь прежде всего характерно то обстоятельство, что укрепленных поселений многие греческие племена не знали и что поэтому ранне-греческие «города» часто вовсе не имели функций укрепленных убежищ, бургов.
Ф. Энгельс в своей замечательной работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» говорит о возникновении государства у афинян, как о наиболее «типичном примере» и «чистом виде» образования государства из родового общества, без всякого вмешательства внешнего или внутреннего насилия, к тому же в наиболее высокой форме — в форме рабовладельческой демократии. Этот процесс образования городов-государств в самых общих: чертах представляется следующим: в метрополии полис обычно возникал, как это показывает гомеровский эпос, из поселений родовой знати, причем обрабатывавшие окрестные земли и более или менее задолжавшие, закабаленные крестьяне создавали материальную основу для жизни этой знати. Конечно, этот наиболее естественный путь не исключает возможности возникновения полиса и на еще необжитой территории; напротив, последний вариант имел самое широкое распространение в прибрежной полосе и при выведении колоний. Если греческие города гомеровской эпохи были обычно расположены довольно далеко от берега моря и служили местопребыванием аристократии, то позже начинают возникать прибрежные торговые поселения, превращающиеся в крупные и богатые города, в которых уже целые кварталы заселяются торговцами и ремесленниками.
В данном случае наиболее существенно то обстоятельство, что родовой поселок превратился в полис, в город-государство под влиянием развития торговли и ремесла (отделившегося от сельского хозяйства), а следовательно, и процесса возникновения классов, мощным двигателем которого было прогрессирующее имущественное расслоение общества и рост частной собственности. Процесс возникновения классов во всем его многообразии является, таким образом, главным фактором формирования рабовладельческих государств и превращения родовых поселков в полисы путем синойкизма ряда поселений.
«Государство возникло на основе раскола общества на враждебные классы, возникло для того, чтобы держать в узде эксплоатируемое большинство в интересах эксплоататорского меньшинства».
Так именно и возникают прибрежные города метрополии Коринф, Мегары, островные города типа Эретрии и Халкидии малоазийские города — Милет, Эфес, Смирна и вообще огромное большинство греческих полисов. Другие города закономерно превращаются в прибрежные в процессе своего развития: так было, например, с Афинами, которые становятся по существу прибрежным городом вместе с развитием паралии, возникновением Пирея и других гаваней и окончательно с завершением постройки Длинных стен.
Подчиненную, но все же довольно существенную роль в развитии греческого полиса играл географический фактор.
Натуральный в своей основе характер рабовладельческого хозяйства, гористый ландшафт материковой Греции, обусловливающий ее деление на ряд географически изолированных районов, дурное состояние путей сообщения — все это вместе взятое содействовало развитию столь типичного для греческих полисов стремления к экономической и политической автаркии и столь типичного для Греции партикуляризма. Даже развивавшаяся торговля, в основном ориентированная на более доступные в силу тех же географических условий морские пути, не могла полностью разрушить этой автаркии, которая была тесно связана с самыми коренными особенностями эллинского полиса. Совсем иной путь развития характерен для римского полиса. Если говорить о возникновении полиса на италийской, почве и, в частности, возникновения Рима, то следует иметь в виду что здесь в отличие от Афин и других наиболее передовых греческих полисов отнюдь не исключается не «чистый» путь образования государства, т. е. путь, связанный с применением «…внешнего или внутреннего насилия…». Необходимо в какой-то мере учесть то обстоятельство, что образование римского полиса, т. е. переход от первобытно-общинного строя к классовому рабовладельческому обществу, в основном, совпадает с периодом этрусского господства над Лацием.
Коренное италийское население, по преимуществу земледельческое, очевидно, долгое время не знало городов. Как и ближайшие их соседи — галлы, италийское население дробилось на округа (pagi), сложившиеся чрезвычайно рано наряду с продолжавшим существовать кровнородственным делением, жило в деревушках и лишь в моменты общей опасности сходилось в укрепленные убежища — oppida, обнесенные валом и рвом. Так как стены этих убежищ были единственной защитой разрозненно живущих земледельцев, то они издавна считались священными, и недаром, согласно легенде, Рем был убит братом, когда он, издеваясь, перескочил через стену вновь основанного города. Можно с большой долей вероятия утверждать, что civitas, соответствующая на италийской почве эллинскому полису, возникла путем объединения подобных oppida. Чрезвычайно важным моментом в образовании италийских городов — ив первую очередь у латинов — была борьба за землю, что имело своим результатом, в противоположность греческому партикуляризму, раннее развитие экспансионистской политики италийских городов. Конечно, территориальная экспансия была в известной мере характерна для греческих полисов, но опять-таки преимущественно для полисов аграрных. В наиболее передовых эллинских полисах относительное перенаселение приводило обычно к выведению колоний за море, а не к захвату лежащих поблизости территорий.
Ни в коем, случае, конечно, не следует недооценивать роль экономической дифференциации и возникновения классов, т. е. внутренних причин этой экспансии, в италийском обществе. Однако при образовании римского полиса этот процесс, как известно, протекал далеко не в столь «чистом виде», как это было в Афинах. Он, несомненно, действовал и здесь, но, во-первых, в застойном аграрном обществе италиков его действие было замедленным и не столь революционно-разрушительным, а во-вторых, он был осложнен и модифицирован теми «привходящими» обстоятельствами, которые влечет за собой не «чистый путь» образования государства, т. е. завоеванием, иноземным гнетом, борьбой с соседними общинами, и т. п.
Этим и приходится ограничиться, говоря о возникновении италийского полиса, если не вступать в область гипотез. Ведь по существу об италийском полисе известно очень мало.
Отмеченное выше принципиальное различие путей развития торгово-ремесленного греческого полиса и аграрной civitas италиков не могло не оказать влияния на особенности классовой структуры греческого и римского общества, начиная с момента зарождения классов и вплоть до новой расстановки классовых сил и группировок в период, уже хорошо освещенный в источниках.
Буржуазная наука, всячески извращающая понятие об общественных классах, и, в частности, по отношению к древнему миру, вообще не в состоянии ответить на этот вопрос. Но и советские ученые, уделяющие в своих работах большое внимание анализу конкретных фактов и проявлений классовой борьбы в древнем мире, сравнительно меньше интересовались изучением классовой структуры рабовладельческого общества. В данной работе тоже, конечно, нет возможности остановиться на этом вопросе в полном объеме, и потому приходится ограничиться лишь основными и принципиальными соображениями.
Античное рабовладельческое общество состояло из свободных и рабов. Основным эксплуатируемым и угнетаемым классом были рабы. Свободное население как в Греции, так и в Риме распадалось на два класса: класс крупных землевладельцев-рабовладельцев (к крупным рабовладельцам относятся также владельцы рабских мастерских, торговцы, ростовщики, откупщики и т. п.) и класс мелких производителей, к которому принадлежали крестьяне и ремесленники.
Таким образом, говоря об античном обществе, следует иметь в виду указанные классы. Однако одновременно необходимо подчеркнуть — и без этого нельзя составить правильного понимания картины классовой борьбы в античном мире — определенную неравноценность, неравнозначность этих классов в системе господствующего способа производства и определяемых им производственных отношений. Следует ввести понятие основных и неосновных (переходных) классов.
Каждый из антагонистических способов производства порождает два основных класса. В рабовладельческом обществе такими основными классами являются рабы и рабовладельцы, в феодальном — крепостные крестьяне и феодалы, в капиталистическом — пролетарии и капиталисты. Но поскольку в классовых обществах сохраняются остатки прежних способов производства и складываются элементы новых способов производства, то наряду с основными существуют и неосновные (переходные) классы.
Таким неосновным классом в условиях античного рабовладельческого общества был класс мелких производителей — крестьян и ремесленников. Однако термин «переходный класс» в данном случае нуждается в оговорке, Нельзя представлять себе дело так, что самый класс сохранился от предшествующего первобытно-общинного строя, от «патриархальной эпохи» по той простой причине, что первобытно-общинный строй не знает классов. Крестьяне-общинники и ремесленники составляют определенный класс, конечно, уже в условиях становления рабовладельческого общества и государства.
Судьбы этого класса в Греции и Риме несколько различны, но все же не столь значительно, как это можно было бы думать. В основном это был класс, обреченный развитием рабского способа производства на пауперизацию, на пополнение рядов античного люмпен-пролетариата.
Итак, основными антагонистическими классами античного общества являются рабы и рабовладельцы, и в противоречиях между ними и выражается основное, ведущее противоречие данного способа производства. Это обстоятельство, конечно, не исключает в рабовладельческом обществе наличия других противоречий, которые в определенные периоды развития этого общества даже могут временно выдвигаться на передний план (например, на ранних ступенях развития античного рабовладельческого общества) и которые с максимальной четкостью определены в следующих словах: «Богатые и бедные, эксплуататоры и эксплуатируемые, полноправные и бесправные, жестокая классовая борьба между ними — такова картина рабовладельческого строя».
Необходимо выяснить процесс возникновения именно этих противоречий и этих классов в античном обществе. Совершенно очевидно, что в период господства первобытно-общинного строя ни классов, ни антагонистических противоречий не существовало. Однако первые более или менее достоверные исторические данные рисуют как греческое, так и римское родовое общество уже на стадии его разложения.
Если обратиться к этому периоду развития античного общества, то следует признать, что именно тогда возникают противоречия антагонистического характера и начинают складываться классы. Говоря о возникновении Афинского государства, Ф. Энгельс признает, что «…здесь государство возникает непосредственно и преимущественно из классовых антагонизмов, развивающихся внутри самого родового общества».
Предпосылками возникновения общественных классов являются прежде всего рост производительности труда, создающий самую возможность отчуждения производимого продукта, а затем возникновение частной собственности, обусловливающей развитие имущественного неравенства.
Первое из указанных обстоятельств сделало возможным превращение пленника в раба с целью использования его рабочей силы. С того момента, как общины, захватывая пленных, стали превращать их в рабов, с этого момента, строго говоря, и начинается процесс разделения общества на классы рабов и рабовладельцев. Энгельс указывает; «…военнопленных стали обращать в рабов. Первое крупное общественное разделение труда вместе с увеличением производительности труда, а следовательно, и богатства, и с расширением поля производительной деятельности, при совокупности данных исторических условий, с необходимостью влекло за собой рабство. Из первого крупного общественного разделения труда возникло и первое крупное разделение общества на два класса — господ и рабов, эксплуататоров и эксплуатируемых».
Второе из указанных обстоятельств приводит к тому, что внутри самой общины отдельные лица (главы выделявшихся своим имуществом семей), очевидно, в силу наследственного занятия ими общественных должностей получают возможность захватывать в частную собственность рабов, а затем (значительно позже) и землю. Но это обстоятельство означает, что, наряду с членением общества на рабов и рабовладельцев, начинает складываться и другое классовое деление: крупные землевладельцы-рабовладельцы и мелкие производители (т. е. богатеющая родовая знать и разоряющийся «простой народ»). Энгельс говорит: «Различие между богатыми и бедными выступает наряду с различием между свободными и рабами, с новым разделением труда — новое разделение общества на классы».
Эти процессы шли параллельно, но, невидимому, несколько различными путями в Греции и Риме.
Для Греции они засвидетельствованы достаточно рано. С одной стороны, об эксплуатации рабского труда известно уже из Гомера, о применении рабского труда в хозяйстве мелкого землевладельца свидетельствует Гесиод, из данных Феопомпа можно заключить о, видимо, весьма раннем массовом применении рабского труда на острове Хиосе. С другой стороны, относительно ранних Афин известно указание, которое считается восходящим к Аристотелю, о так называемой конституции Тесея, т. е. разделении всего населения Аттики на эвпатридов, геоморов и демиургов, которое Энгельс рассматривает как образование привилегированного класса эвпатридов и класса мелких производителей.
Однако все эти факты еще не дают основания считать, что в тот период уже сложилось классовое общество с его основными институтами. Но вместе с тем, несомненно, это был период становления новой формации, становления, происходившего в обстановке весьма сложной борьбы: борьбы рабского способа производства с трудом мелкого свободного производителя, борьбы «богатых промышленников и купцов» с родовой знатью, наконец, борьбы разоряющегося крестьянства за землю. Только в итоге этой борьбы и уничтожения органов родового строя или превращения их в органы государственные определяется ведущий способ производства и складывается рабовладельческое общество с его четко оформившимися классами, с его расстановкой классовых сил, при которой рабы и рабовладельцы уже выступают как основные классы-антагонисты и, наконец, с его государственным аппаратом. В Афинах это качественное изменение происходит в период политических революций Солона и Клисфена. Энгельс, подводя итоги преобразованиям этого времени, говорит: «В какой степени сложившееся в главных своих чертах государство оказалось приспособленным к новому общественному положению афинян, свидетельствует быстрый расцвет богатства, торговли и промышленности. Классовый антагонизм, на котором покоились теперь общественные и политические учреждения, был уже не антагонизм между знатью и простым народом, а антагонизм между рабами и свободными, между неполноправными жителями и гражданами».
Все сказанное выше дает достаточное представление о сложности классовой структуры афинского рабовладельческого общества. Это представление может быть уточнено и детализовано на одном примере — на примере анализа понятия «демос».
Афинский демос в период расцвета Афин (до Пелопоннесской войны включительно), как известно, не представлял собой единообразной, однородной социальной категории. В афинский демос входили, с одной стороны, мелкие и средние землевладельцы (аттическое крестьянство), с другой — чрезвычайно разнородные городские элементы: купцы, ремесленники, владельцы мастерских, гребцы и низший командный персонал флота, городской люмпен-пролетариат. Из столь разнородного состава демоса вытекала сложность и противоречивость классовой борьбы в Афинском государстве, поскольку даже в пределах понятия «демос» существовали разнообразные группировки и прослойки, движимые часто совершенно различными, а иногда и прямо противоположными интересами, не говоря уже о противоречивости интересов демоса и метеков или тем более интересов эвпатридов и демоса.
Чрезвычайно существенным было то обстоятельство, что в Афинах в состав демоса входили торгово-промышленные элементы, которые и занимали здесь ведущее положение. Экономическая мощь и политическая активность этого слоя населения немало содействовали укреплению позиций демоса в целом.
Если перейти к Риму, то следует отметить, что общая схема развития классовых противоречий и формирования рабовладельческого общества остается той же самой, и это вполне естественно, так как отмеченные выше предпосылки образования классов были одинаковыми. Но, конечно, складывающееся рабовладельческое общество в Риме имело свои специфические черты. Древнейшая римская община делилась, как известно, на патрициев и клиентов, однако даже вопрос о том, кто такие были патриции и клиенты, нельзя считать решенным вполне определенно. Неизвестно также, было ли это деление в пределах общины универсальным, т. е. весь ли древнейший populus Romanus распадался на эти две категории или существовала некая часть населения, входившая в populus, но не принадлежавшая ни к патрициям, ни к клиентам. Картина усложняется появлением плебеев. Не вдаваясь сейчас в чрезвычайно сложный и далеко не решенный вопрос о происхождении плебеев, достаточно указать лишь на то, что борьба между патрициями и плебеями, которую, вероятно, в ее начальной стадии следует рассматривать как борьбу двух общин2, затем перерастает — по мере усиления имущественного неравенства и экономической дифференциации — в борьбу против господства патрицианской родовой знати3. Доказательством того, что социальные противоречия уже очень рано начинают играть весьма важную роль в борьбе патрициев и плебеев, является конституция Сервия Туллия, которая по существу рассматривает весь римский «народ» как единую гражданскую общину и не знает ни патрициев, ни плебеев, но зато представляет собой наглядное свидетельство достаточно далеко зашедшего имущественного расслоения общества. Реформа Сервия Туллия которая была »одним из наиболее ранних переломных моментов в борьбе патрициев, и плебеев знаменовала собой крах старого родового строя х и установление в Риме классового рабовладельческого общества. Однако борьба патрициев и плебеев на этом не завершается. Она продолжается дальше, и притом не только как борьба социальная, но, в известной мере, и как борьба двух общин. Окончательное слияние обеих общин, выразившееся, в частности, в слиянии патрицианской и плебейской аристократии, наступает лишь во второй половине IV в., в результате чего римское рабовладельческое общество выступает перед нами с его новой расстановкой классовых сил, с его «…растворением… патрицианской знати в новом классе крупных землевладельцев и денежных магнатов…».
Таков не менее сложный процесс становления классового общества в Риме. Необходимо подчеркнуть некоторые специфические черты, отличающие это общество.
Прежде всего следует отметить, что дифференциация свободного населения в Риме в силу того, что раннее римское общество было чисто аграрным, шла иным, более замедленным путем. Однако суть дела заключается не только в более медленных темпах развития, но и в специфике этого развития. Действительно, в Афинах новая рабовладельческая верхушка, торговцы и владельцы ремесленных мастерских, выходит из среды демоса, в Риме же она выделяется из плебса, т. е. не изнутри патрицианской общины, а извне, и это в известной мере даже обостряет классовую борьбу в римском обществе. С другой стороны, если в Афинах консолидация экономически мощных и политически активных слоев демоса (формирование в составе демоса торгово-ремесленных элементов) произошла на той стадии развития афинского общества, когда еще шла напряженная борьба за ликвидацию пережитков родового строя, борьба с господством родовой знати, то в Риме подобные процессы происходят в несколько иной социальной обстановке. Здесь они совершаются на том этапе развития рабовладельческого общества, когда родовая знать в основном уже была лишена своего экономического и политического господства (т. е. примерно на рубеже IV—III вв.— цензура Аппия Клавдия, начало чеканки серебряной монеты в 268 г. и т. д.).
Возможно, что именно эти причины приводят к принципиально иной расстановке и иному соотношению классовых сил в Римском рабовладельческом государстве в период наиболее острых социальных конфликтов, т. е. во II—I вв. В противоположность тому, что наблюдается в Афинах в V и первой половине IV в., верхи торгово-ремесленного слоя в Риме (крупные торговцы — negotiatores, ростовщики, владельцы ремесленных мастерских) не только фактически, но и юридически выделяются из состава демоса. Ко времени Гракхов этот слой оформляется в особое привилегированное сословие (всадничество), достаточно четко отграничивающее себя от позднейшего плебса. Основная масса мелких ремесленников и торговцев, которая по-прежнему входила в состав плебса, напротив, постепенно разоряется и превращается в люмпен-пролетариев. Таким образом, строго говоря, уже во II в. до н. э. в Риме не существовало демоса в том понимании и значении этого слова, которое имеется в виду, когда идет речь об афинском демосе (периода расцвета Афин). Более того, именно с этого момента явственно проступает деградация римского плебса: далеко шагнувшая пауперизация крестьянства, рост люмпен-пролетарских слоев городского населения. Конечный результат этих сложных и мучительных процессов, происходивших внутри римского общества, совпадает с агонией республики: обескровленный гражданскими войнами (поскольку его представители со времен Мария составляли основной контингент легионариев), потерявший самостоятельное политическое значение, римский плебс в конечном счете превращается в «голосующий скот», подкармливаемый олигархической верхушкой и используемый ею в качестве своего послушного орудия.
Еще более существенным является тот факт, что непосредственные противоречия между основными классами-антагонистами рабовладельческого общества, т. е. между рабами и рабовладельцами, достигли своего наиболее полного, острого и по своим масштабам наиболее широкого выражения только в условиях развития Римского рабовладельческого государства. Можно утверждать, что в истории Греции наиболее яркие образцы и примеры классовой борьбы относятся к борьбе между богатыми и бедными, между классом крупных землевладельцев, купцов и промышленников и классом мелких свободных производителей, тогда как выступления рабов имели спорадический характер (восстания илотов, бегство рабов во время Декелейской войны). Но уже в Риме, особенно в период его превращения из италийской civitas в великую средиземноморскую державу, восстания рабов достигают таких масштабов (сицилийские восстания, Спартак), что ставят под угрозу самое существование господствующих классов. Коренное противоречие между основными классами-антагонистами рабовладельческой формации впервые выявляется непосредственно с таким размахом и такой остротой только в период господства Рима над средиземноморским миром.
Вместе с тем неизвестное по своим масштабам Греции и эллинистическому миру применение рабского труда влечет за собой грандиозное разорение мелких производителей. В результате этого наряду с борьбой между основными классами-антагонистами обостряется и борьба между классом % мелких производителей и рабовладельцами. Об этом свидетельствуют бурные события последних десятилетий Римской республики вплоть до гражданских войн после смерти Цезаря.
Следствием всех этих причин является та специфическая тенденция, которая в конечном счете порождает своеобразные политические формы. Рабовладельческий класс Рима стремится консолидировать свои силы против эксплуатируемых масс населения. И действительно, в истории позднереспубликанского Рима можно наблюдать эту постепенно складывающуюся тенденцию консолидации господствующего класса вплоть до установления режима военной диктатуры и примирения различных социальных групп и «прослоек» под «надклассовой» эгидой Августа.
Несомненно, что во всех этих явлениях следует искать истоков формирования своеобразной идеологии римского господствующего класса, во многом отличной от идеологии господствующего класса греческого полиса. Однако об этом речь пойдет ниже, а сейчас лишь желательно указать, как своеобразие в расстановке и соотношении классовых сил повлияло на те формы, в которых развивались политическая жизнь и борьба как в афинском, так и в римском обществе.
Чрезвычайно интересным является вопрос о политических партиях в древности. Для того, чтобы попытаться решить этот вопрос, нужно прежде всего уточнить понятие партии применительно к античному миру.
Конечно, термин «партия» в его современном значении, когда имеются в виду твердо фиксированная программа и организация, постоянное членство, партийный аппарат и т. д., вовсе неприменим к античному миру.
Но тем не менее, когда речь идет о более организованной части господствующего класса рабовладельцев или класса мелких производителей, объединенной определенными политическими интересами, общностью политической платформы, нет необходимости полностью отказываться от термина «партия». Подобные партии выступали как выразители классовых интересов различных групп и прослоек свободного населения.
Однако если даже и принять это самое общее и элементарное определение понятия политической партии применительно к античному обществу, то все же приходится признать, что оно едва ли приложимо в равной степени к конкретным явлениям политической жизни как в Греции, так и в Риме.
Несомненно, есть основание говорить о существовании более или менее устойчивых групп, с наличием общих и достаточно четко выраженных политических интересов, т. е. «партий» в вышеприведенном понимании этого слова, в Афинах классического периода. Партийный дух, партийное направление и оформление политической жизни вообще довольно характерны для истории развития политической борьбы в Афинской республике. Уже знаменитый «закон» Солона, обязывавший каждого гражданина под страхом лишения гражданских прав примыкать во время «смут» к той или иной «партии» (даже если считаться с возможностью его апокрифичности), достаточно ярко свидетельствует об этой любопытной тенденции. Определение, даваемое Аристотелем паралийцам, педиакам и диакриям, вполне позволяет считать их политическими партиями. Рассказ о вражде Исагора с Клисфеном, свидетельство Геродота о борьбе партий в Афинах во время греко-персидских войн, партийная жизнь в период Пелопоннесской войны, наконец, соперничество анти- и промакедонской партии в IV в. до н. э.,— все это несомненные свидетельства преимущественно партийного оформления борьбы общественных групп и интересов в среде афинского гражданства, причем, как правило, различные афинские партии (с соответствующими модификациями для различных периодов!) отражают противоречия между аристократическими и демократическими элементами афинского общества.
Иная картина наблюдается в Риме. Нет, по существу, ни одного свидетельства источников, дающего право придти к заключению о наличии более или менее устойчивых партий в республиканском Риме, ни одного свидетельства, которое можно сопоставить с недвусмысленными формулировками Аристотеля или даже Геродота. Как показали новейшие исследования, нет даже достаточных оснований считать отпиматов и популяров соответственным образом: партиями нобилитета и плебса. Так же как в Риме не существовало демоса в афинском понимании этого слова, так в нем не было и четко оформленных политических партий.
Во всяком случае до времени Гракхов мы не можем найти примеров, подтверждающих наличие политических партий в Риме. Борьба патрициев и плебеев, борьба демократических слоев римского населения против сенатской олигархии показывает, что единственной формой, а следовательно и единственным политическим орудием, которое могла использовать в этой борьбе угнетенная масса, были комиции и, в первую очередь, конечно, происходившие под руководством народных трибунов собрания по трибам1. Поэтому прав Р. Ю. Виппер, когда он говорит: «Повидимому, до Гракхов в Риме не было вовсе митингов, не было частных совещаний или агитационных собраний, не было никаких средств и приемов для того, чтобы сговориться на общей программе, выставлять общие требования» и приходит к выводу об отсутствии сформировавшихся партий.
Косвенным доказательством этого могут служить массовые случаи «перебежек» из одного политического лагеря в другой. Подобные поступки совершали даже такие крупнейшие политические деятели, как Папирий Карбон, Марий, Помпеи, Цицерон, Гай Меммий, что едва ли было бы возможным при наличии более или менее устойчивых партий, а, следовательно, и партийной принадлежности. История афинских политических партий почти не дает подобных примеров.
На первый взгляд излагаемая точка зрения резко расходится с выводами советского исследователя этого вопроса II. А. Машкина.
Однако это не совсем так. Н. А. Машкин, считая возможным констатировать наличие политических партий в Риме, вынужден говорить о недолговечности «классического периода борьбы между популярами и оптиматами». Принимая во внимание эту существенную оговорку, можно признать, что в истории Рима был краткий период, когда политическая борьба приняла в основном партийное оформление, когда возникли партии, приближающиеся по типу к греческим политическим партиям. Но, во-первых, это было специфическим явлением, вызванным не менее специфическими причинами, а, во-вторых, явлением для политической жизни римского общества в разбираемую эпоху мало характерным.
Таким образом, говорить о партиях в Риме можно, как правило, в очень узком и специфически римском значении этого слова. Так, например, Цицерон неоднократно употребляет термин pars, беря его с прилагательными, образованными от личных имен: pars Pompeiana, pars Clodiana и т. д. Наличие партий такого типа, связанных с институтами клиентелы и amicitia, отрицать не приходится, но здесь уже имеет место явление, которое выходит за рамки принятого выше определения партии применительно к античному обществу. Однако это вовсе не элиминирует и не «затушевывает» вопрос о борьбе аристократических и демократических элементов римского общества; дело лишь в том, что эта борьба в силу определенных и специфических условий выражалась в других формах.
Различие социально-экономической структуры греческого и римского обществ не могло не обусловить различия и самих государственных форм как у греков, так и у римлян.
Наиболее характерной чертой демократической конституции Афин является то, что из трех элементов, наличествующих в любом греческом государственном устройстве — народного собрания, совета и магистратов — здесь наблюдается определенная и бесспорная тенденция к уменьшению значения последнего из этих элементов и передаче полноты власти широким коллегиальным органам: народному собранию и буле. Действительно, в условиях афинской демократии был осуществлен изумительный для своего времени опыт «прямого народоправства», истинного участия в управлении государством широких слоев свободного населения (т. е. граждан).
Эта тенденция греческой политической практики находит достаточно яркое отражение и в государствоведческой теории греков. Так, например, Аристотель различает в каждом государственном устройстве три фактора или три элемента, от различной организации и соотношения которых зависит и самое различие отдельных форм государственного устройства. На первое место он безусловно выдвигает коллегиальную «законосовещательную» власть, которая и является истинной носительницей государственности, и только затем говорит о значении магистратур, причем из его определения компетенции магистратов с полной очевидностью вытекает их «подсобное» и ограниченное значение.
В противовес всему сказанному Римская республика, в которой государственная власть, вообще говоря, выступает в виде тех же трех элементов, — магистратов, сената, народного собрания — дает определенную картину второстепенной роли и сравнительной слабости комиций наряду с выдающимся значением магистратур, значением, на афинской почве совершенно немыслимым.
Но власть высших римских магистратов, как известно, прежде всего характеризовалась наличием империя, явления, которому в греческой государственности тоже нельзя найти какой-либо аналогии. Притом, если в Афинском государстве так называемая царская власть, т. е. «империй» царя, распалась на ряд частных должностей, то совершенно иную картину являет империй раннереспубликанских магистратов в Риме, ибо в его основе лежит представление о единстве и неразделенности власти, что и делает его достаточно своеобразным явлением римской государственности. Если субъектом государственной власти в Риме могла быть совокупность граждан, т. е. римская гражданская община, то носителем этой власти и верховным ее исполнителем всегда был «царь» или заменившая его в республиканский период разделенная между двумя лицами «царская» власть высших магистратов. Наиболее полное выражение власти высшего римского магистрата дается формулой auspicium imperiumque, т. е. компетенция каждой магистратуры включает в себя res divinae — auspicium магистрата, и res humanae — его imperium.
Носителями империя была лишь определенная группа должностных лиц, которые вступили в обладание «царскими» правами; таким образом, речь в данном случае может идти лишь о твердо ограниченном круге высших магистратов. Низшие должностные лица, которые постепенно во все возрастающем количестве появлялись рядом с высшей магистратурой, не имели империя, так как обладали лишь ограниченной должностной властью. Среди этих низших магистратур развилась специальная компетенция, следствием чего явилось их дробление, но высшая магистратура не была этим затронута и продолжала сохранять свой «царский» империй.
В этом состоит один из весьма любопытных исторических феноменов. Из весьма неясных и, очевидно, безнадежно искаженных традицией событий, связанных с установлением республики в Риме, выделяется один исторически достоверный факт: вместе с уничтожением «царской» власти отнюдь не была уничтожена ее основная прерогатива. В основном высшие республиканские магистраты были тем же, чем был rex. Довольно твердо известно, что, за исключением жреческих обязанностей, полнота «царской» власти переходит к высшим магистратам даже с ее внешними признаками: свитой ликторов и фасцами. И прежде всего в основе их власти лежит тот же принцип неделимости и единства, как и в основе «царского» империя.
Однако это не значит, что между империем римских «царей» и ранних республиканских магистратов может быть поставлен знак равенства, ибо в период республики наблюдается некая модификация империя. Однако сущность этой модификации может быть сведена к следующему: происходит определенное ограничение империя, но отнюдь не его распадение или дробление.
В начале республики во главе государства стояли, как известно, два магистрата — преторы (prae + itor), т. е. военачальники. Известно также, в какой форме был передан им империй, дабы избежать злоупотребления властью. Прежде всего магистратура ограничивалась годичным сроком, по истечении года магистрат слагал свои полномочия и становился частным лицом.
Кроме того, высшая власть вручалась теперь не одному, а двум должностным лицам. Но это происходило таким образом, что каждый из преторов обладал полнотой власти. Оба магистрата обменивались в определенном порядке своей должностью, решая этот вопрос жребием или полюбовным соглашением. Преторы всегда были вместе: не полагалось, чтобы один из них продолжительное время распоряжался без коллеги; поэтому, например, не дозволялось, чтобы один из них отправлялся на войну, а другой оставался для управления городскими делами.
Из коллегиальности вытекала интерцессия. Если один приказывал, а другой был не согласен и запрещал, то всегда действительным оставался запрет. Каждый из коллег мог помешать противозаконным действиям другого, и в случае серьезного конфликта империй самоупразднялся.
Этими ограничениями и «профилактическими мерами» республика обеспечивала себе, с одной стороны, «твердое руководство», а с другой — принимала меры к тому, чтобы огромная по объему власть магистратов не стала угрозой для самого республиканского устройства.
Таким образом, единство и неделимость власти при передаче империя от «царя» преторам не были нарушены. В этом заключалась весьма своеобразная попытка сохранить «положительные стороны» царской власти, ликвидировав ее отрицательные стороны. И, видимо, именно поэтому Полибий, считая, что в Риме было осуществлено «смешанное» государственное устройство, именно в консулах видел монархический и «.царский» компонент этого устройства.
На этом примере можно еще раз убедиться в том, что существовало серьезное различие между греческой и римской государственностью.
Следует отметить, что в науке делались неоднократные попытки сопоставления римской государственной власти с властью отца в семье. Подобное сопоставление отнюдь не формально. Сравнивая неограниченную власть носителя империя в государстве с неограниченной властью pater familias (хотя она и называлась patria potestas) можно придти к выводу, что б римском правосознании прочно жила идея семьи как государства в миниатюре и государства как огромной семьи. Подобное представление было чрезвычайно устойчивым, оно не столько характерно для римской политической идеологии ранней республики,—оно переживает республиканскую эпоху и возрождается с новой силой, правда, с известными модификациями в императорском Риме.
Из понятия империя выводятся вышеупомянутые своеобразные нормы поведения, определявшие частную жизнь и общественную деятельность каждого римского гражданина: dis—ciplina и auctoritas. Высшей добродетелью римлянина в семье, на военной службе, на государственном поприще было подчинение (disciplina) власти отца, военачальника, магистратов. Этот долг подчинения, уходящий своими корнями в те связи и неписаные нормы, на которых зиждились патриархальная семья, род, курия, племя, тесно связан с трудно переводимым понятием, содержание которого пытался разъяснить еще Хейнце,— с понятием auctoritas.
Таковы некоторые особенности исторического развития греческого и римского рабовладельческого государства. Сделанные выше наблюдения могут оказаться небесполезными при дальнейшем рассмотрении сложной картины идейно-политической борьбы в римском обществе I в. до н. э.
—Источник—
Утченко, С.Л. Идейно-политическая борьба в Риме накануне падения республики / С.Л. Утченко.- М.: Издательство академии наук СССР, 1952.- 300 с.
Предыдущая глава ::: К содержанию ::: Следующая глава